Читаем Стихи из книги “Цепь человеческая" полностью

Но «цепь» — не только связь, но и бремя, те самые «оковы бытия», которые с течением лет имеют свойство тяжелеть. И тогда начинает сниться освобождение, возникает какая-то подъемная сила, последняя легкость. Этот мотив есть уже в заглавном стихотворении «Цепь человеческая», и он усиливается к концу сборника. В стихотворении «Под самой крышей» поэт, выглянувший в окно, внезапно ощущает себя юнгой Джимом Хокинсом на качающейся мачте пиратского корабля.

…Я тоже старею и начинаю забывать имена,И моя неуверенность на лестницеВсе больше походит на головокруженьеЮнги, впервые карабкающегося на рею…

В последнем стихотворении сборника «Воздушный змей для Эйвин» уже не юнга карабкается в небо, а неуклюжая бумажная птица. Стихи посвящены маленькой внучке Хини; они перекликаются с другим стихотворением о воздушном шаре, написанном тридцатью годами раньше для его сыновей Майкла и Кристофера. Мне хочется напомнить читателям ту концовку:

Покуда змей не врезался в листвуи эта связь не сделалась ненужной,возьмите в руки нить — и ощутитезвенящий, рвущийся натяг печали.Вам это предназначено с рожденья.Так станьте же сюда, передо мной,и переймите нитку.

Приключение

В душе любовь — иероглиф,

А в теле — книга для прочтенья.

I

Водружен на каталку, пристегнут, поднятВ машину, зафиксирован прочно —И пошло трясти, вытряхивать душуНа хорошей скорости. МедсестраВпереди с шофером, а ты примостиласьВ уголку на сиденье узком, напротив,И за всю дорогу между нами ни слова:Все, что можно сказать, было сказано молча,Одними глазами. Не забыть той поездкиВ медицинской карете воскресной ранью,Было б кстати сейчас процитировать ДоннаПро беседу двух душ, разлученных с телами.

II

Разлученных! Тот звук — как удар колокольныйИз далеких времен, когда пономарь наш,Малахи Бойл, гремел над Беллахи —Или когда я сам был в колледжеЗвонарем; до сих пор ощущаю тягуКолокольной веревки в руке своей, преждеТеплой и сильной, — теперь она виснет,Как язык у колокола, косным грузом,А ты ее держишь, не выпускаешьВсю дорогу, пока мы мчимся сквозь ДанглоуИ сквозь Глендон, и линию наших взглядовТрубка капельницы делит, как медиана.

III

Возничий из Дельфов стоит непреклонно:Пусть нет колесницы его и упряжки,И нет половины руки его левой,Обрубленной грубо, — но в правой рукеОн держит поводья и смотрит упрямоВперед, в пустоту, где шестерка конейБыла да сплыла. Он похож на меня,Когда, распрямясь, в коридоре больничномЯ переставляю упорно ходилку,Как будто возничий я сам или пахарь,И каждый бугор, каждый камень под плугомПытается вырвать из рук рукоять.

Цепь человеческая

Теренсу Брауну

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература, 2012 № 03

Император Запада
Император Запада

«Император Запада» — третье по счету сочинение Мишона, и его можно расценить как самое загадочное, «трудное» и самое стилистически изысканное.Действие происходит в 423 году нашего летоисчисления, молодой римский военачальник Аэций, находящийся по долгу службы на острове Липари, близ действующего вулкана Стромболи, встречает старика, про которого знает, что он незадолго до того, как готы захватили и разграбили Рим, был связан с предводителем этих племен Аларихом и даже некоторое время, по настоянию последнего, занимал императорский трон; законный император Западной Римской империи Гонорий прятался в это время в Равенне, а сестра его Галла Плацидия, лакомый кусочек для всех завоевателей, была фактической правительницей. Звали этого старика и бывшего императора Приск Аттал. Формально книга про него, но на самом деле главным героем является Аларих, легендарный воитель, в котором Аттал, как впоследствии и юный Аэций, мечтают найти отца, то есть сильную личность, на которую можно равняться.

Пьер Мишон

Проза / Историческая проза
Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи
Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи

В романе «Лимпопо» — дневнике барышни-страусихи, переведенном на язык homo sapiens и опубликованном Гезой Сёчем — мы попадаем на страусиную ферму, расположенную «где-то в Восточной Европе», обитатели которой хотят понять, почему им так неуютно в неплохо отапливаемых вольерах фермы. Почему по ночам им слышится зов иной родины, иного бытия, иного континента, обещающего свободу? Может ли страус научиться летать, раз уж природой ему даны крылья? И может ли он сбежать? И куда? И что вообще означает полет?Не правда ли, знакомые вопросы? Помнится, о такой попытке избавиться от неволи нам рассказывал Джордж Оруэлл в «Скотном дворе». И о том, чем все это кончилось. Позднее совсем другую, но тоже «из жизни животных», историю нам поведал американец Ричард Бах в своей философско-метафизической притче «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». А наш современник Виктор Пелевин в своей ранней повести «Затворник и Шестипалый», пародируя «Джонатана», сочинил историю о побеге двух цыплят-бройлеров с птицекомбината имени Луначарского, которые тоже, кстати, ломают голову над загадочным явлением, которое называют полетом.Пародийности не чужд в своей полной гротеска, языковой игры и неподражаемого юмора сказке и Геза Сёч, намеренно смешивающий старомодные приемы письма (тут и найденная рукопись, и повествователь-посредник, и линейное развитие сюжета, и даже положительный герой, точнее сказать, героиня) с иронически переосмысленными атрибутами письма постмодернистского — многочисленными отступлениями, комментариями и цитированием идей и текстов, заимствованных и своих, поэтических, философских и социальных.

Геза Сёч

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги