Стихи из книги “Цепь человеческая"

Бойцы рассерженные на пиру
У Брикриу столь яростно схлестнулись,
Что искрами от их мечей, как солнцем,
Весь озарился зал. Тогда Кухулин

(Так говорится в саге), взяв иголок

У вышивальщиц, их подбросил вверх —
И, ушками сцепившись с остриями,
Они повисли в воздухе цепочкой,

Переливающейся и звенящей —

Так в памяти моей все эти перья
Взлетают, кружат и, соединясь,
Сливаются в лучистую корону.

VII

Еще одно виденье школьных дней,
Чье толкованье до сих пор туманно:
В ручей, в его холодное струенье
Я погружаю руку, наполняя

Графин. Мне повезло: меня послали

Набрать воды, чтобы учитель сделал
Из порошка чернильного — чернила.
Вокруг нет никого — вода и небо,

И тихо так, что даже пенье класса,

Несущееся из открытых окон,
Не нарушает этой тишины.
Быть одному — быть вдалеке от мира!

VIII

Чернильница

— забытое понятье,Тем более, чернильница из рога,
В которую когда-то Коллум Килле
Макал свое перо и возмущался

Нахальными гостями,

Что нарушают тишину Айоны:
Ворвутся крикуны,
Божбою буйной оглашая остров,

И, зацепив ногою, опрокинут

Мою чернильницу из рога бычья,
Быки безумные,
Прольют чернила.

IX

Одни поэты свято верят в мысль

,Что обнимает мир единым словом,
Другие — в высшее воображенье
Иль память о единственной любви.

Что до меня, я ныне верю только

В усердье пишущей руки, в упорство
Строк, высиженных в тишине, и книг,
Которые хранят нас от безумья.

Книги из Келлса, Армаха, Лисмора.

«Воительницы», вестницы, святыни.
Дубленая, просоленная кожа.
Надежные, испытанные перья.

Под самой крышей

I

Как Джим Хокинс на салинге «Испаньолы»,
Когда он смотрел с накренившейся мачты
В прозрачное мелководье, а там —

Песчаное волнистое дно, над которым

Проходят стайки полосатых рыб, — и вдруг
Лицо Израэля Хендса, каким его Джим

Увидел на вантах пред тем, как выстрелить, — снова

Встает, колыхаясь… «Но он уже дважды мертвец —
Прострелен пулей и водой захлебнулся».

II

Сквозь ветки березы, разросшейся за двадцать лет,
Гляжу на Ирландское море в окно мезонина —
То ли моряк, высаженный на пустой островок,

То ли юнга в бочке на верхушке грот-мачты,

Опьяневший от ветра, капитан своей собственной жизни,
Слушающий, как гудят дерево и такелаж

От киля до клотиков, и уплывающий вдаль

Вместе с этим шумом и колыханьем теней,
С этой волнующейся, как шхуна, березой.

III