Стихия страха (СИ)

Я уставилась ему в глаза и захлебнулась болью его разума. Обычно, чтобы сойти с ума вместе с колдуном и выманить его демона, надо было постараться. Здесь все было иначе. Сам мальчишка казался другим. Человек переходит грань дозволенного собственным разумом и становится колдуном, проваливаясь в бездну, в одночасье теряя все человеческое. Но Алекс никогда и не был человеком. Его разум изначально родился бездной, замкнутой на себе. Он жил в собственном мире, но был грубо выдернут из него... На меня обрушились его ощущения и воспоминания. Чужое дыхание у себя на шее, жадные руки, шарящие по ставшему деревянным телу, соленый привкус чужой крови от прокушенного до кости пальца, и пульсирующая боль... Боль, разрывающая и выворачивающая нутро, боль, застывающая в бесконечности, и тут же возрождающаяся, снова и снова...

Я закрыла голову руками и закричала, пытаясь отгородить собственный разум от вывернутой наизнанку бездны, что смотрела на меня глазами Алекса. Искаженное похотью лицо профессора, его приторно-ласковый шепот и вкус хмельного напитка, что дурманил застывший разум, заставляя его вновь и вновь пожирать самого себя...

- Профессор... Он тебя... Что он с тобой сделал? - прохрипела я, раздирая себе горло ногтями.

Алекс вдруг отшатнулся от меня, его лицо исказилось обидой, он сжался в комок, обняв руками коленки, и стал мерно раскачиваться, что-то бормоча под нос. Чужое безумие нехотя выплюнуло меня. Я нащупала рукой кинжал и сжала его рукоять, понимая, что сейчас могу спокойно перерезать мальчишке горло. Он замкнулся в собственном мире, но... Его ощущения, ставшие моими на страшный миг, были настолько осязаемыми, что я чувствовала не только слабость в коленях, но и все остальное. Словно это над моим телом поглумился старый извращенец, прикрываясь заботливыми лживыми словами, словно это меня он насиловал, ласково целуя, словно это мне под шепот волн калечил не только тело, но и душу, раз за разом... Я стиснула кулаки. Мальчишка был безумен, но именно профессор вторгся в его разум и вывернул его наизнанку, превратив в колдуна. Колдуна, которого не отправишь обратно в бездну, потому что он сам был ею...

Я подошла к нему на негнущихся ногах и прохрипела:

- Пошли со мной, Алекс.

Дотронуться до его плеча я не решила, зная, насколько болезненны чужие прикосновения после пережитого.

- Я отведу тебя к морю. Оно... бесконечное. Оно примет твою боль. Пошли. Вставай.

Мальчишка поднял голову и взглянул на меня. Его глаза были небесно-голубыми, такими светлыми и чистыми, как небо после грозы, и я на секунду зажмурилась. Впервые в жизни я не знала, что делать. Я ненавидела колдунов и не принимала для них никаких оправданий. Колдовство должно быть уничтожено, и моя рука никогда не дрожала, обрывая их жизни. Жалости к Алексу я тоже не испытывала, хотя меня до сих пор подташнивало от пережитого им и разделенного со мной. Этот мальчишка был просто иным. Его бездна вышла за пределы его сознания, влияя не только на реальность людей рядом с ним, но и на стихии. Он сам был обезумевшей стихией, сорвавшейся с поводка. Да разве можно ненавидеть бурю, что ломает деревья? Или море, что несет беспомощный корабль прямо на острые рифы? Хотя нет, ненавидеть можно, только наказать или остановить нельзя. Странное ощущение, что безумие Алекса не остановится с его смертью, окрепло и заставило меня настойчиво повторить:

- Я отведу тебя к старому маяку. Там никто не живет. Тебе никто не будет мешать. Там будешь только ты. И море. Пошли.

- Пой, - упрямо повторил мальчишка, и его глаза сверкнули алмазами слез.

- Хорошо.

Я все-таки рискнула дотронуться до его плеча, напевая первую пришедшую на ум песенку про море, потом взяла его за руку и повела прочь. Меня больше не пугала необходимость преодолеть полгорода, ни разу не сфальшивив в мелодии, как и не тревожила боль в ноге или негромкое потрескивание грозовых разрядов в сгустившемся воздухе. Я лишь скрипела зубами, вспоминая влюбленные взгляды профессора в сторону красавчика. Моего красавчика. Удавлю...

К маяку вела узкая дорожка, извиваясь причудливым серпантином в скале, нависшей над морем. Старый маяк был давно заброшен, и время славно потрудилось над его разрушением. Но зато он был далеко от города и не пользовался популярностью, даже среди местных оборванцев. Я нехотя отпустила плечо Алекса и кивнула на белеющий в темноте контур маяка.

- Будь там. С обрыва видно море. Пой. Ты запомнил слова песни?

Мальчишка кивнул, жадно вглядываясь в морской горизонт.

- Еду тебе принесут. Жди меня. Я приду завтра. Буду тебе петь.