Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна»: Комментарий

Лето – отвратительное, дикая жара, в двадцати губерниях – лесные пожары. Недавно был лесной пожар в трех верстах от деревни, где я живу, выгорело 5 тысяч десятин, целую неделю стоял густой дым, дышать нечем. А около станции – за 6 верст от дома, где я живу, – и сейчас горит торфяное болото.

В Шлиссельбуржском уезде пожар так разыгрался, что возникло опасение, как бы не взорвались пороховые заводы и пироксилиновый, – случись это – Петербург разрушило бы взрывом. Посылали гасить пожар два батальона сапер да 800 рабочих, – в общем это около трех тысяч человек, они работали четверо суток почти по двадцать часов в сутки, прорубили три просеки шириною в 6 сажен и длиной – в общем – до 30 верст, а по просекам – канавы в четыре аршина глубиной – гигантский труд! Много людей было ушиблено падавшими деревьями, несколько – убито.

От этих пожаров страна несет миллионные убытки, в текущем году убытки будут особенно велики. Западная Европа незнакома с такими бедствиями, а у нас они – ежегодно.

Тяжело жить на Руси, дорогой мой сынище, очень тяжело! Все как-то дико, непривычно, многое я забыл[162] и теперь грустно удивляюсь, очень уж нелепо, жестоко[163].

Газеты «полны ужасов пожаров»[164], приучают читателей к слову антициклон, интервьюируют астрономов на предмет отсутствия пятен на Солнце и единодушно возмущаются бездействием властей; «Биржевые ведомости», не ограничиваясь хроникой, печатают цикл репортажей Иеронима Ясинского из охваченной огнем Псковской губернии[165]. В рассказе «Давно прошедшее», опубликованном 20 ноября 1914 года в газете «Новь» и, согласно гипотезе В.В. Тренина и Н.И. Харджиева, принадлежащем перу Маяковского, летние сводки о пожарах прозрачно ассоциируются с подступающим «пожаром войны»: «Смешное лето. В кафе просиживали долго. ‹…› В кафе ужасно много газет. Знаешь наверное, что начало гореть. Да, горит. Сначала торфяные, потом кустарник. Затем хвойные леса пошли гореть. ‹…› Кстати, о газетах. Приходили они в кафе, как всегда. Аккуратные, гладко выбритые, белые, а тронешь пальцем – сырые. И дым. Да. Пахнут дымом. Ну зачем им еще душиться дымом? Ведь и без того, размахивая пухлыми руками, орут: „Горит! горит! горит!“»[166] Действительно, к набатной анафоре «горит… горит… горит…» газетные публицисты прибегали постоянно: в этом пункте риторика председателя петербургского отделения Союза русского народа С.А. Володимерова в «Земщине» (2 июля: «Вся Русь окутана дымом. ‹…› Горят не только леса, горят торфяные луга и болота, горит сама земля, горят повсюду деревни, выгорают целыми селами по несколько сот дворов») неотличима от риторики эсера Питирима Сорокина в вологодском «Эхе» (11 июля: «Горит Россия. Горят леса, торфяники, горят деревни, горят села. ‹…› Не символ ли это нашей родины..?»)[167].

В толках о пожарах не обошлось без конспирологического следа: санитарный врач и ученый-гигиенист З.Г. Френкель вспоминает об июньском разговоре с директором петербургского Института экспериментальной медицины С.К. Дзержговским, который «между прочим высказал свое мнение, что все эти лесные пожары – дело рук немцев, что горящие леса и торфяники – подготовительные меры к их военным планам. Мне показалось это плодом обывательского воображения. Однако спустя два-три месяца, когда немцы захватили часть Польши от Калиша до Млавы, я не раз вспоминал его слова»[168]. Корреспондент костромской газеты записал пересуды крестьян, винивших во всем аэропланы: «Летает какая-то птица с железными крыльями (многие уверяют, что сами видели), выпуская из хвоста яд, который порождает засуху и болезни на скоте и людях»[169].