Читаем Стихотворения полностью

Стихотворения

1На свете нету святости, а Музне моют ромом, к ужину косулина огонек не жду. У звезд звонарь,спит месяц, в круг сведя концы с концами.Спи, ясный, поздно-праздно, в час и в адзамкнут и эту музыкальну сушу.Я слышу, как вокруг дрожат дома,я по ночам намного лучше слышу.А вижу хуже, я во мгле сижу,пишу смолой алмазной по рутине.Мне страшно. В кабинете, в книг садумне жизнь у жалоб голубя противней.Не с рук творимый в Рюрикову русьи куликуя Дмитрия Мамая,2я повторяю по ветрам вопрос —о, то ли мое тело мое, мама?Я болен, и дай руку мне на лоб,на нем росы нет, вянет в новых, Господь,на треть открою веко в мой народ:на рынки носят литеры, в них голос.Ум номерной на мир, и пламенагудят в груди с мышлением солгать бы,здесь люди, как чужие племена,мне говорят другими голосами.Я в книги кану с речью чересчур,смерть самозванна — у народа власти,отечество! тебя я не читалтакое! битвы этой не воитель.3Еще я напишу о том, стоямб,о чем в очках пишу я, гладиатор:у моря в Риме Ленинград стоял,в нем Невский Конь стоял, как гладиолус.А в ночи час, откуда ни возьмись,по полю Марсову и так и сяк яхожу, святой и хуже — василиск,и новый наводнениям историк.Я слышу меди хоботы, полки,под эполет идущие и к шагу,я вижу воды — белые платкиу волн, текущих от ноги к Кронштадту.Мы, может быть, единственных пружин,кому идет не в радость жизнь, а в ругань.4Всему тому я говорю прощай,на вынос тел винясь в роду с другими.Войди, звонарь, ударь в бетон: в Тибет,у лир Урала в стол свисти, лишайник,а Невский Конь живет и не бежит,что держит? Медь? — твою в шинель, лошадник!А Невский Конь стоит на двух ногах,двумя другими в воздухе висит он,как пес за уткой с дудкой наугад,тяжелозадый всадник не по росту.И скажут: этот медномордый монстрГомера, губы бантиком, как сокол,имел он женский глаз и зверя ус,как девица двухусая, скакал он.5Внизу зажегся гостевой котел,у рыб в июне дней на целый месяц,серп солнца тонкий дорог мне, ледокнад полукружьем моря с жарким солнцем.Двойной рисунок видим, геометр:вот лодка в море — как ребенок в лодке,как образ голубой на голубом,спят веслы в ней и не кусают локти.И кажется — у лодки свыше скорбь,в морскую краску вылит верхний тюбик,плывет, обшита голубой доской,никто ее не холит и не любит.Пустая лодка, крашеная, шнурнадет на шею сквозь кольцо другое.6А за водой виднеется Кронштадт,кто в лодке? — едет, дальняя дорога.Ведь и у дев как море тело, плыть,моря их тел прибьются к брегу, юны,и воины по солнышку у толпих за ушко ведут, за тело в дюны.В движеньях каждой девушки — солдат,их жениховству нужен с дулом лидер,я видел их, лежащих на соснахвверх животами, женщин уж, любви дар.Гипербол мастер я, а не литот,смеюсь не в рот, а внутрь — во весь аппендикс!..А ворон уронил крыло, летитуж на другом, как на велосипеде.7Здесь финн у вод фамильных, шведу другу юбок жен, их хаки… — мне б заботы!А девушки сбегаются с горыи двигают ногами, как зубами.Их, машек, ждут Порфирий и Язон,к ним Николай спешит, как ястреб ночью,рвут шкурку у семитского гуся,сняв мясо с палочки, кусая в ножку.Потом войдут в поэму без сапог,всей влагой с Нилом, суммой голых линий,свет совести у женщин уж погас,ночуй, чулки сними при свете молний!Порфирий спит, сожжен. Язон, базед,поет, как шило в лошадином мыле…8О, брось! Твой образ вижу, донна бездн,ах, Anno Iva, о любви ли мы ли?И я себя ругаю в грудь, — а лгут,измена — тоже «изм» у рабских в Риме,а скалоножки — девушки бегутс коленками, как зубы, раздвижными.Я в страсти строг, и голос мой сырой,плод письменности… Эти же ночныетакие обнаженки — хоть строгай,в рот розу дай и нарисуй на чайник.Но мы завьем веревочкой, бутуз,широкий эрос в юбку бумазеи,а машек под шумок возьмем на зуб,быть может, ни одна не по зубам и.9По морю розы, светлых волн концы,в лучах у нас династий дни надеты,челн голубой, плывущий без концавблизи брегов, где в ряд дурят народы.Неужто бьется в ребрах на весь миртот шар, воскресший в тучах гуманизма,мне грустно, я без бури, как морякбез алкоголя, на людях — без ног он.Не хочется мне под челом свежеть,а мыкнем в мрак и выпьем вин на редкость!..Я так скажу: жестокий жизнь сюжети горестный, — живи, рыдай на радость.Я грустно-счастлив, это смехо-плач,жизнь этих татей зиждется на том, как10моя душа свободна и пуста,с талантом и лопатой землекоп я.Когда вокруг гармонию найдути я умру внезапно в год лазури,идем за мной в клинический туннельза смертью молний, убиенных в бури.Или в Сибирь, собратья! В Ойкумен,где смерть стоит у сердца, как читатель,поэмой ямба год ознаменуй,озолоти их, господин чистилищ.Мне снится, как, мясисты от любви,плывут по морю смерти с книжкой люди,поднимут палец вверх большой: во был! —воспоминая обо мне и дальше.11А вдоль дорог, вороньих войск и сил,морских свобод несолоно хлебнувши,стоящи сосны, их живейший ствол —как прототип столбов, младых и хищных.Но так не будет! — вырвутся из дюн,у од в непредсказуемое время,и побегут по воздуху на юг,и к ним на ветви сядут люди моря.И понесут те множества людей,друг с другом обнимаемся по пояс,о, сколько нас погибнет от лучей,со сколькими, товарищи, простимся.Обеты все отпеты, в иглы, в теньвцепляемся, не связаны веревкой.12Ни родины, ни дарований нет,никто на континенты не вернется.Хоть бы не видеть! Но, с высот смотря,мы видим электрические реки,их светлую бумагу, и заряпротягивает вишен полны руки.Костры, и их огнем объят таган,с картофелем свинина, лоб акулы,а псы пасут легчайшее ягня,шашлычное, с резным брильянтом лука.Кровать, и простыни свежи, белы,вот-вот бутылку вынут из комода,и женщина под потолком любвивисит — горизонтальная Дамокла!13Мне бы спуститься к морю, взять бокал,сесть в сосны, видеть водный свет в колоннах,во фрачных парах с головой быковздесь ходят чайки с чайками на камнях.О время истребляющее! Тел,летящих в эрос, — многая с Востока,я сталь сниму, отдам октавы лат,пусть дух, худея, волком, легкий, вьется.Возьму волну, княжну и кокаин,уж пошучу, как Стенька Раушенберг, — я!Да ведь нельзя. Я пробовал. Никак.Не УЭСА мы, а у нас Россия.Венки на детях — девочках, растлятжелтоволосых, рожь и русь по ужас.14После Петра мы видим результат:все та же грязь, пожалуй, и похуже.Петр переводим камень, и как мнена стул седла садиться плохо, Всадник,на камне — Конь и Камень — на коне,и камня мне на камне не оставил…Когорты шагом с каской на грудив жизнь, настоящий, Цезарь наш и нелюдь,ты шел всех войск на войны впереди,шесть раз пешком — от Рима на Лондиний!А этот — краснолицый, черноглаз,пил с топором, нога в ботфорт — как тополь,боев боялся, дрался через разне за страну, а за имперский титул.15Тепл сосен стук — то дятл дует в кость,завинченную в рот ему от Бога,он пестро-красный сзади весь, и хвост,вид бронзовый при жизни, голубой он.Брат утренний, биющий саблей в ночь,спой, кто идет? — он спросит вещим хором,и я спою, что по морю, где челнидет своим наглядно-римским ходом,я свету эту белому не рад,несу свой текст, объят тоской по солнцу,и что мне той октавы ткацкий ряд,с секстиной что связует нить сонету.Мне с моря пахнет ромом, а кумир —свой карандаш, как лом, строгая, Бруты16из шеек раковых, на смех курям,веревочкой завьют у горла трубы.Ход Цезаря я славлю, тех телег,ум пехотинцев, конных ног с узором,какой приятный античеловек, —до новой эры, цельный, узурпатор!Он истин был отечества отец,но выше вижу, с ужасом и жаром:он в кожу человечью был одет,доспехов больших, в общем-то, желал он.Жизнь гения — и либидо-плебей…Так зависть убивает всех наотмашь,тех, кто не тот, а тут и не по ней,а лозунги… потом народ напишет.17Летит по небу бедный самолети жмется, будто бьют его дубиной,одетый в сталь лягушечью самец,в окошках корпус, похотлив, двугубый.Как рыбий рот — гудит он, весь — огонь!И, как сферический пузырь, намылен,как настоящий друг и негодяй,всех выше механизмов, ум немалый.А все же он носитель и изгойвагона с пассажирами из мяса,летит мутант беременный с ногойна двух колесиках — как заумь Муз он.Кто знает свой у Бога род и герб,откуда вышли люди и машины?18Где было рок, теперь с наукой ген,а с кем, кто в Мекке? — не знаком я между.Был у меня на этом месте дом,из комнат состоящий и из женщин,имущий книги, живопись, да имя, жнец, не рад был, хоть и жил не нищий.Мой рок — порог, а ген — в ту лодку, в муть,я дом отдам, и съеду с комнат, с книг я,от женщины останется мечтао женщине — как полночь, пес, калитка.А телу в тыл бьют костылем идей,пьют патриоты сок из глаз, как допинг,у общих жен физиономья фей,сейчас сидят за пультами подонки.19А потому, ходящий по шоссе, —дендизму роз несомую люблю бы!Жизнь — впереди, над нею медный шест,на нем круг солнца вьет свою цибулю.Круг этот красен, в лилиях подол,уж не вот эта ль Людовиковицаза мною ходит с зонтиком, а под —сверхчувства внеземных цивилизаций.Ея под каблуком шоссе дрожит,уж и трагична, толщину имея,а черный меч ее любви лежитна дне, в камнях июня, в Рима яме.Не итальянка ль в нашей финской мгле,и бедра, как янтарь у Рафаэля.20А тут же сбоку хлещут на метледве русской расы молодых форели.У них немного губы в молоке,по двое с вод бегут, как остолопки,смотрю: с металлом глаз не в медяке,грудь колом и по-женски в джинсах осы.Нога гола их, как сосновый ствол,на ней напишем углем иероглиф,что у мужчин живот из мяса сом,хозяев зад — они ведь иерархи.Над этим всем — слепящий плод, рогат,и шум, и мишура приморских сосен…А мы, за неимением ракит,ах, посидим, Хам-Сим, в тени сонета.21У входа в комнаты, где пир и свет,с ножом порежут трапезу, но чист быбыл помысел — все видя, выйти в сад,не мыть по мясу, жить в свой час у чаши.И, вышед в сад из комнат ИисусОтца послушать, вьющий ветер с трав тех,что скажет в Год в расцвете полных сил, —от рождества Христова тридцать третий?Но ночь в груди, а впереди петух,Отец у слуха к горю и в глаголе,а под пятой земля тверда, как пуп,она кружится, с глиной, с головою.И скажет Он: любовь твоя, но ты вуже прошедший шаг нога обута,22у комнат всем темно смотреть и выть,уж дюжину твою никто не любит.Уж за тобой — иной косец, и сроку новых роз, и зоркость новых истин,а где расцвет или конец, сынок, —то никому из комнат не известно.Пойдут! — и щелкнут в пальцы, в рот кумыс,в телегу этот лег с другим у морды,я не скажу, расцвет или конец,ни одному адаму и удмурту.Небесна лошадь ест в желудок пуст,Бог не боится журавлиной соли,я никому на камне не пишу,кто ж эти обвинители, о Сыне?23А дразнят бедра, мы и тут споемпро дом один у дюн, где свеклы в грядкуподросток женский ходит гол, спиной,купая в море образ с грешной грудью.А по шоссе, как с песней, да не с той,стон сексуальный у машин — ад оран!Чужие люди ходят здесь стеной,как раннехристианские народы.Из рук вон выходящий слышен криквокруг!.. И, выйдя выше на дорогу,мы будем видеть в водяных кругахкупающийся образ с грешной грудью.Вкруг солнца мы кружочки, смысл сынов,в толпах планет людских — как шарики мы.24Наверх святых из комнат выноси,свистать всю смерть на водяные крыши!Мне снилось, что на озере Чудскомлежу я в латах, в галочьей кольчуге,не рыцарь я, а русский с тесаком,на рельсах перерезанный чугунки.Со всех дорог я вынес много книг,я шепотом пишу, смирен, о сыне,но если я начну писать на крик,кто остальных, не сильных остановит?Не выйти вновь в идею на балкон,как с кепочкой прищуренной торгуясь…Ах, Ванечка, их сколько по бокам,все косточки-то русские, товарищ!25Ку-ку, укусим! — это нищих зоввошел у серых птиц в радиопьесу.Я восхищен сосной, я восхищен,хочу я вновь чихнуть и вновь родиться.Уж скоро двадцать лет, как вижу якрасивый рост и молодую доблесть,упитанный и сильный он, — вожак! —телесен ствол, как луковица, золот.На нем мазки, как змейки в синю ночь,желты! рог загнут за спину, балован, —стоит сосна в саду, как светлый меч,не боевой, а мыслящий, любовный.С восходом иглы образуют зонт,как с казни сна, в летальных слез оковах, —26я вижу сосны в коже золотой,телесной, — жду свою, веков вакханку.Она в саду, над ней младой анис,садовники их моют хоботами…Здесь по шоссе гуляем мы у наспод фонарями виселиц бетонных.Не сосен и не яблонь! Не висятпока на шеях яшки-пугачевцы,ночами ламп кругообразный светнам, горним, виден с виселиц — пока что!О Русь! Тревог и горя колорит,суровый Дант твоих земель селитры,с ножом на душу реализму лируж не сбегу в иные силикаты.27Рифмуя рог и круг, усну у дюн,за зрелость в сорок семь — спи в эту цифру!Идемте в Летний Сад, идем, идем,мне мало дней и книг, и тянет к центру.Споем по ямбу! Ночь сквозь частокол,с биноклями смотрители Америк,уж крутится той стрелкой на часахлир намагниченных — стрела Амура.В цирюльне женщин я люблю в падежснимать с монеты и белить обои,я жду тебя, но душу ты не жди,не требуй братства, сестро, от любови.В пруду у нас утоплена вода,в саду до нас все возрасты созрели,28ты будешь вспоминать одна, всегда,с тупыми, исступленными слезами.Срифмую лорд и дрель, не гуманист,на юг пою, старуха ногу косит,земная мазь любви и дух-гимнаст,возьму тесак и препояшу каску.У юной ню — тяжелый глазомер,да не войду в дупло, ни морд, ни лап ей,о женской раковине, в Рима слог,скажу я, как о рифме палиндромной! —ах лих Ахилл, а все ж в пяте звезда,о, отойди с рукой в крыло обидном, —в ночи звенят пустые поезда,то едут вечны женщины от дома.29Шел дождь, как шелк осенний, осевой…Я с ног усну под лавкою у мира,а кто очнулся и на север сел?Конец июля, а никто не умер.Никто не шел второй ногою, — лень.И с двух сторон я жег свечу ту сучью,до пятисот здесь утонуло лун,ушли, как шквал, товарищи по счастью.Мне книги в ноги больше не идут,они ушли тропой простой, народной,унижен уж, но не убит у бед,я пью один свой юмор пресноводный.Я думаю о женщине потомс луной летящей римского портала:30и это сердце дрогнет и падет?..И это сердце дрогнуло и пало.В саду у демонов, слезу по рот,что месяц, светел, что с колес, с педалью,что эта сестро в голос нам поет,что эта церковь дровяная пала.О женщина, о римлянка по льну,рак боевой и битый в доску через —пятьсот и шестьдесят и семь уж лунутопло тут! — гремит мне черной речью,а рак рукой мне делает: идемна дно и выпьем весь запас манящий,и эта целость, Болдино и дом…Прощаясь с прошлым, я машу, шумящий!31Живя у входа в воду, как-то разпри мне из Леонардо двое быстрых,те ангелы с кружками на кудрях,как юнги Иоанна в бескозырках.Креститель! Этой оптики рука! —с опасностью рисуются, художник,подслеповатые два дурака,по возрасту не мужи даже, хуже.Читая Леонардо Дневники,за всеми поэтизмами посланцая вижу рок карающей рукии ужас указательного пальца!Прошло шесть тысяч лун, и видим вот:из моря пьют собаки — воду века,32их — стая, это вам не враг, не волк,а хуже — в круги, други человека!Я с ними ем всеобщей соли пуд,ношу тяжелый наш жетон на шее,я в эту стаю тоже попаду,мне только срок еще не нашептали.Моя собака бродит, как рабы,о том, что ропот, я пишу у киля,у жен в пороках все весы равны,а дети выйдут в девки и в лакеи.Я стол листаю, древних вод обозидет, ему дубки поют, как дудки,мой волос волей ада обожжен,и своды звезд круглы, как эти сутки.33Я нить свою тяну из стран теней,оттуда роза вянет больше, — годы! —в шкафу, где с полной вешалки туниквыходят моли, золотые губы!Хоть всюду счастье, все же жить тошней,я шкаф рывком открою, книги правы!Олеографий пыль от ног тенейна всех костюмах со всех стран Европы.На старости язык от коз, типун,и жены больше ль младости желанны?..Но две руки войдут под свод теней,отрубленные кем от девок женских?А я смотрю, смертельно бел, в трюмо,в нем черный лак магнитного рояля,34по кафелю с шести — шаги теней,и я вино в стекле из рук роняю.На круги возвращающийся в век,я вдоль дороги ясеневой узнан,все тот же дятл сосет янтарну ветвь,и горек грех мой, дом мой под угрозой.Вот роза вянет в альфе год сама,с реки теней, с пипеткой, потому чтоу женщин в телефонах голосаиз школ теней, и мы тех школ питомцы.Кто ж руку ту достал из-под сукнаи в комнату ко мне с второю кинул?..Повсюду бьются башни из стекла,и никому нет комнат и каникул.35Достоин воли мировых систем,уловлен свыше, лик его ужасен,тот, кто умножить может цифру семьна все четыре стороны у женщин.Ему навстречу выйдет век теней,а то есть Русский Век у лиры ноты,я, изобретший сдвоенный сонет,как оптик рук у женщин — Леонардо.И ждет меня отнюдь не челн у тех,с кем въехал в эхо молодой Василий,та комната классических утехи женского ума, — где двадцать восемь.Я в девять, три и шесть, в итоге суммрожденный в три шестерки Зверя с моно,36я, вычисливший цифру сорок семьсвою и Моисея с Соломоном,надень на дом всю тысячу, врагуотдай еще, макая камень в воду,в пруду тринадцать чаек, говорю,он в Ленинграде, с гравием, у дома.Я думаю: что ж чайки так толсты,не от быков ли рождены на ферме,воды в пруду исписаны листы,а на столе — стоклеточник фарфора.Над Гастрономом ввинчен эхолот,он говорит одну и ту же ноту,что в свой желанный век я есть илот,и только тем любезен я народу.37Когда проснусь от праздников в поту,кому еще на ум не по себе ведь,я ивушку, Иванушка, пою,дурной и рудниковый песнопевец.Пройдет парад и этот, и помрути эти поколения Ареса,но будет добиваться черный прудбезумную, но новую арфистку.О Господи, как много мне дано,пою в пруду рапсодию гадюк-то,сидит в чернильной пасте медоноси каплей меда мажет бочку дегтя.Мне белый свет в копеечку долой,за этот театр потребуют доплаты.38Как страшно ночью я иду домой,а плиты тротуаров еще теплы.Кого мне в окнах затемно жалеть,в ком угли угасают, все едины,с кем курицы, как мумии, лежат,холодные, как в лодках египтяне?А сверху белый круг сверкает с крыш,по мавзолеям катятся, как боги,древнейших вод железные шары,мне в баньку бы по-черному да на бок.Но к берегам не отводите челн,воспетый мной, он с лодкой одинаков,иначе этой ночью эта черньв свой пепел-плач весь белый свет оденет.39Не в Рим, так в Ригу, — думаю, ходяпо комнате с ковром из трикотажей.Возьму в вокзале звонкого коня, —и вот я здесь, в квартире трехэтажной.Как в прошлой жизни! И хозяев нет,они, как полагается, на взморье.По лестнице пройду в свой кабинет,как в лес зеркал, с изюминкой во взоре,двойной сонет читаю по губам,толстею телом, сходный с Зороастрой.Еще в квартире житель — попугай,по лестницам летает, дух зеленый.Как перышки у лука, белемнит,нос перламутровый, железный огляд,40его и Кант-то кое-как любилза ум романский и за нрав жестокий.Эскадрой на пирогах взятый в плени в СССР ввезенный из Америк,товарищ бедный, он летал и пел,в ночи крылом махая изумрудным.Он очень мил и ест морковь за раз,имеет к цифро-пенью дарованья,он ровно в шесть выходит на зарюи, саблею гремя, идет, рыдая.А может, он посланец и конецдуши по Канту, голый шифр, как шея?..Из Риги я поеду в Кенигсберг,как бабочка из фосфора, шипяща.41Но, прежде чем сойдет с ноги вагони впопыхах нести баул в карету,я одному скажу благодарю —зовут Бироном, герцогом Курляндским.Спаси Бог тя за светлый желтый глаз,что русский род любил, как спелый камень,что и звезда Татищева зажглась,и пел свободным свистом Ванька Каин.Куда Вийону, этот — муж имущ,он из народа был убивец в ту мать,«ты, матушка-дубрава, не шуми,ты не мешай мне мордой думу думать!»Тогда работы осы, не сироп,и как вздохнула русская свирепость,42когда на тракт отправили в Сибирьвсю сволочь из Верховного Совета.Как бык, Бирон с водой крестьянских мыз,с банкирскими домами — туч гонитель!Десятилетье ледяных музык,веселых войн и радостей телячьих.Волынский метит в золотой насест,кровавая программа по гамбитам,шумит святая Анна, сатана,все с попугаем, баба, с попугаем,ее Бирон не рабство и не связь…А что ж в Европе? — Польщены фамильейфранцуз Бирон и Байрон англосакс…Латыш Вы лишний, человек формальный!43И древний рог у месяца погас,не ждемте чашу туч, она пустая,идет волна, как голубой сапог,на рыбий брег ногою наступая.И катит свитки свежие из водИстория на стол мне, лжепророку,что Петр не Цезарь, но за пять вековкто, смелый, с ним сравняется по росту?Ну, а за десять? Нету! Пой же, степь,в грозу улиток жди, червей рогатых,пусть псы идут в доспехах по шоссе,их много, рыцарей четвероногих.У паровоза в голове гудок,как медиум, дымит он сигаретой.44Седок в купе кибитки занемог,сиделец с головой сереброокой.Я жизнь пишу по праву лебедей,мы с ними с именами и святоши.Ямщик, ты не гони же лошадей,мне с шапкою и некуда спешить-то.Я жду удара сверху, и на звукя встану и скажу: земля — другая.Ямщик, ты лошадей не загоняй,идет иных, торговая дорога.И нам на ней не страшен серый век,он только к Новой Вере перешеек!Стою, с тройной короной человек,но я иных миров первосвященник.45Я здесь чужой, и люди мой не чтутвысокий слог, уныл у нас Солярис,и лгут, и бьют лежачего… На чтоя, говорящий ясными словами?У солнца круг осенний выше всех,но гаснет он, как разговор с богами,мои слова мильоны уст возьмути выйдут в связь с червонными губами.У солнца ствол цветущ, но извини,и я ношу на лбу урея помощь,стекло луны с окружностью земли,Невы прообраз — длинный Нил по мощи.Спим с телом мы, изогнуты душой,как мертвый метеор… а спозаранку46лежал народ, над ним народ другойшел, сложный, вниз ногой, стреляя сверху.О чем, как чемпион, гласит осел,и тот в ночи паук живет, как перстень?По Иисусу-Сыну есть Отец,но и над ним Бог-Разум. Он безумец.Но и над ним, как мы над миром, — ночь,похож на дом, светло, и новички мы,всем телом любим ту животну речь,объявленную в облаках Началом.У битв-молитв автограф по ружью…Живой, ходящ, и нет у нот минора,кем в век гоним, что ж жалуясь поюв пустые выси пушкинского мира?47Но так ли уж не страшен человек?В крови и жизни я стою… Финал, ия вижу месяц сбоку, ниже — челни всю тьму моря с синими волнами.Потопу — быть, где строится ковчег,льют стеклодувы нашу ля по небу,с цветочком фа по ободу венокя с головы — на шею! — шлю по Нилу,я вижу все сквозь половинки век,как тонут племена за племенами.Как с горестью, беря на выход чекв порт роковой, где дутый ворон Амен,плывут за человеком человеки душу рвут мою за временами.

Перейти на страницу: