Стихотворения

Что в этой, циничной и людной,
я призрак старинный меня,
я выйду дорогою лунной,
и нет ни ножа, ни коня.

Их нету, на пленках из ки́но
осталась их гордая грудь,
убиты цыганские кони,
и не с кем теперь говорить.

Взлетели, как ласточки, сабли,
и в землю зарыты курки,
и нету дамасской полоски,
и нечего делать рукой.

Мне мрачны мышиные войны,
мы вышли в открытом бою,
разбиты безумные вина,
а эти, целебны, не пью.

И струны дуэнде гортанны,
бесслёзный и яростный плач!
А если берутся гитары,
то как мертвецы на плечо.

А выйдешь один в полнолунье,
луна освещает меня,
о если б бокалы наполнить
и свистнуть в два пальца коня!

О если бы новые встали,
как струны из красных рубах,
припрятаны кони и стали,
я дам им, не дрогнет рука.

Одену их в грозные нимбы,
кинжалы, и стремя, и плеть,
но юноши эти из лимфы,
им хочется жить, а не петь.

Хожу я, как призрак, по саду,
Медведицы ковш не кипит,
и девушки с гривой пасутся,
              но
на пальчиках нету копыт!

По февралю

Давно, что, может быть, чуть слышно,
среди озёр, где лунный тон,
скажи, когда-нибудь счастливой,
не отвечаю, и не то.

И жили мы, уже чужие,
но всё же двое, а теперь,
и маски гипсовой, тяжелой
твоей вражды я не терпел.

Но в этот век мечтать о ветке
из соловьев, — в который раз,
как два сокамерника в клетке,
и кто кому погасит глаз.

А может быть, еще возможно,
я выну карту короля,
а может быть, еще возьмёмся,
я украду тебе коня.

И мы умчимся в Дом Надежды,
и Смерть повесим на суку,
и этот саван не наденут,
в ногах лампаду не зажгут.

А может быть, конь бег убыстрит,
иголкой спрячешься в саду,
и не найдёт тебя Убийца,
я выйду, что-нибудь солгу.

А может быть, обиняками
я Коменданту стану друг,
и твою карту обменяю,
и твою пулю — мне дадут.

Моих литот, моих гипербол
остался, может быть, стакан,
уж на чешуях от гитары
ещё поет тебе цыган.

О эти черные чешуи,
как перья коршуна зари,
в твоей стране живут чужие
и лгут свои календари.

Давно уехали кибитки,
и листопад лежит спиной,
краплёных нет, все карты биты,
и всё же ты побудь со мной.

За эти звуки горловые,
моя цыганская звезда,
кричали руки голубые,
что не сойдутся никогда.

Я только руки отгибаю
от умирающей груди,
но эти руки голубые
не отогнуть, не уходи.

Я чужеземец, и по крови
никто, помощник, не придёт,
я руки пальцами покрою,
и этот холод отойдёт.

У нас все годы високосны,
и нет ни завтра, ни потом,
а эти стены высоченны,
и не взорвать казенный дом.

Я эти стены обиваю
безумным лбом, и у груди
я эти руки обливаю,
и обовью, — не уходи.

Не уходи, она посмеет
тебя забрать по февралю,
и плач постыдный и посмертный
тебе, живой, я говорю.

«Если белый, как лунь…»