Стихотворения

Возврата нет, ни в один падеж,
ни в одно междометье, ни в перестановку глагола,
ни в шаги, ожидаемые, много б отдал за чей-то выстрел в дверь,
о далеко зашел сокол, птиц гоня к морю.
Если мир реален, а в нём днём с огнём,
и ищи свищи, как ау в колодце,
Шар из досок, сбитый одним гвоздём,
и кто-то, лёжа на локте, крутит этот ребус.
И кто-то на ложе, едя рахат-лукум,
крутит эту чалму в виньетках между пальцев,
и эти еще что, живые как дождь,
вспыльчивые, берут диктофон, и все Трое — самоубийцы.
Мир любит тех, кто себя убил «во»,
их рисуют ярко и встают у портретов на колени…
Кто ж божествен, Тот, Кого не видит никто,
или же портретист? — еще та теорема.

34 «В окружности рук попадает ню…»

В окружности рук попадает ню,
трогаю, — не ню, а что-то цветное,
может быть, платье от ню, но не оно,
может, охапка листьев из воздуха? и не это.
Это память о ню, о цветном, о листьях и пр. и пр.,
на голове ведь тоже память о шляпе,
на ногах память о флорентийских туфлях,
во рту — память о стамбульской кухне.
Какой памятливый! Как-то сказала Мать,
с большой заботой, как бы я не потерял память,
что у нее память о Животе, когда я там жил,
а меня, как субъекта, она и видеть не видит.

35 «Топай к Небу с мешками с золой…»

Топай к Небу с мешками с золой,
исповедей не будет, графий-био не пишем,
а то, что помнится — солнцеворот
пуль, снарядов, воздуха, скальпелей, вод, зверей, книг и женщин.
Но ярче — женщин, их мазки
по всем холстам, рисуемым мною — ню с отсеченными головами,
то есть только тела, они лежат на цветном
и дождь идёт из ламп над ними.
А теперь они снятся в гробовой доске
в шляпках с костьми, продырявленными, как сито,
и из могилы в могилу бегает их нога
в поисках парной любви, а меня всё нет и нету.
С ужасом! — если меня положат вглубь,
они сбегутся и лягут центростремительными кругами…
Уж лучше зола! и пусть ея вечерами пьют,
ложечкой помешивая в чайном стакане.

36 «Я полон желаний, хочется войти в мешок…»