Стихотворения

И это будет Конец дней,
ударят в бубен волы,
и выйдут Септимы с белым лицом,
в носках, с мешками золы.
Их кости пусты, одежд не цвет,
не взяли даже мечи,
и разница между миганьем звезд
и глаз — исчезнет в ночи.
И снимут кожи, как зеркала,
сложив в колёса телег,
и будут пить обоюдный сок
из чашечек — лейкоцит.
И пальцами у́же пинцетов клещей
расклеют кольца широт,
и будет бесчеловечья Ночь
у тех, кто с Розой Земли.
Они повсюду рассыпят соль,
останется Шар пустой,
и ветер закружит много кудрей
и грив — у львов и ягнят.
И поползут верёвки шнуров,
сжигая живность Коры,
и на холодный и ледяной
натянут струны сетей.
Я вижу ту тревожную Ночь,
фальшивой крови залог,
ты думаешь, Он воскресит твой род,
ты думай, а он убьёт.
И эту сетку забросить Ввысь,
чтоб в безднах новых звенеть…
Вот так и «я» маркирует Ось
лапкой мохнатых Муз.

25 «Книги как духи и Ниагара и женщины…»

Книги как духи и Ниагара и женщины, и м. б. — всё,
а те, кто кричат — жизнь! — сублиматы,
Мир листается и брошюруется, и некому сказать,
кроме тех, кто пишет.
Я боролся! я сжег тома
самонаписанные, юн и воинствен,
и когда появлялся указательный палец: пиши!
я его обрубал сталью, а он опять появлялся.
Касанье пера! — я узнал через много лет,
сопряженье линий руки с полной луною,
и опомнился я, что вокруг никого нет,
и ударился головой о стол, — книгорожденный!
Никому не сказавший да, не слушающий ответ,
прошедший все оргии тела и оружья,
если я слышал окрик: «назад, на стул!» —
я садился и брал папирус и перья.
Так теряют род и Родину, не обретая ни зги,
голубые крылья планет переписывают на кляксы,
полноценные губы идут в мясорубку страниц,
ничего не остаётся, кроме табака, кофе да теина.
Остаётся, правда, еще алкогольный бунт,
равноценен самоубийству, а оно помеха,
а потом Указатель отнимает уши и замораживает глаз,
ведь книга не видит, не слышит того, кто не книга.
Не сразу доходит, очарованные Судьбой,
мантикой фраз, книгоношами и магнетическим кристаллом,
это потом Бетховена бьёт, что Указатель глух,
а ведомые им по Брейгелю летят в канавы.
У диска безнадежностей нет ни Дао, ни метаморфоз,
у слепых нет видений, у глухих — музы́ки Мира,
истязая себя над страницами, голос губя,
исполнители магии, — рабские роли.
Ну, исполнил арию, оживлённый, с красной щекой,
но твои фиоритуры в тот же миг превращаются в камни,
всё живожаберное берёт Каменотёс,
ты — «инструмент», и он тебя засёк ещё эмбрионально.

26 «От неуменья листать календарь…»