Стихотворения

Слез не лей над кочкою болотной Оттого, что слишком я горяч,

Вот умру — и стану я холодный, Вот тогда, любимая, поплачь!

Далекое

Лети, мой отчаянный парус! Не знаю, насколько смогу, Чтоб даже тяжелая старость Меня не согнула в дугу!

Но выплывут, словно из дыма, И станут родней и больней Стрелой пролетевшие мимо Картины отроческих дней...

Запомнил я снег и салазки, Метельные взрывы снегов, Запомнил скандальные пляски Нарядных больших мужиков,

Запомнил суслоны пшеницы, Запомнил, как чахла заря И грустные, грустные птицы Кричали в конце сентября.

А сколько друзей настоящих,

А сколько там было чудес, Лишь помнят сосновые чащи Да темный еловый лес!..

* * *

Подморозило путь наш древний, Неожиданный холод лют!

Ходим, съежившись, по деревне, Ищем денег. И нам дают.

Нам, конечно, дают немного, Говорят: мол, ребята те...

— Благодарствуем! Слава Богу! Праздник будет на высоте!

С полных кружек сдуваем пену. Всенародный поддержим тост!

И опять — на ночную смену Электричкой за сорок верст...

* 4с *

Ночь коротка. А жизнь, как ночь,

длинна.

Не сплю я. Что же может мне

присниться?

По половицам ходит тишина.

Ах, чтобы ей сквозь землю

провалиться! Встаю, впотьмах в ботинки долго

метясь.

Открою двери, выйду из сеней...

Ах, если б в эту ночь родился

месяц —

Вдвоем бы в мире было веселей! Прислушиваюсь... Спит село

сторожко.

В реке мурлычет кошкою вода.

Куда меня ведет, не знаю,

стежка,

Которая и в эту ночь видна.

Уж лучше пусть поет петух, чем

птица.

Она ведь плачет — всякий

примечал.

Я сам природы мелкая частица,

Но до чего же крупная печаль!

Как страшно быть на свете

одиноким.. Иду назад, минуя темный сад.

И мгла толпится до утра у окон.

И глухо рядом листья шелестят.

Как хорошо, что я встаю с зарею!

Когда петух устанет голосить,

Веселый бригадир придет

за мною.

И я пойду в луга траву косить.

Вот мы идем шеренгою косою.

Какое счастье о себе забыть!

Цветы ложатся тихо под косою,

Чтоб новой жизнью на земле

зажить.

И думаю я — смейтесь иль

не смейтесь, Косьбой проворной на лугу

согрет,

Что той, которой мы боимся, — смерти, Как у цветов, у нас ведь тоже нет!

А свежий ветер веет над плечами.

И я опять страдаю и люблю...

И все мои хорошие печали В росе с косою вместе утоплю.

* * *

С. 3.<В>

«Явлений,

дел,

событий груда...»

Поверь, здесь много чепухи.

Ну, разве пишутся стихи Так прозаически,

Так грубо?

Пустого слова,

с виду броского, Написанного впопыхах,

Ты не найдешь у Маяковского В публицистических стихах.

Еще смешней в стихах лирических Похожим быть на петуха.

Ведь сила строчек поэтических Совсем не в громкости стиха.

...Ты называешь солнце блюдом — Оригинально. Только зря:

С любою круглою посудой Светило сравнивать нельзя!

Зачем же с вычурностью скучной Писать крикливым языком?

Пусть будет стих простым и звучным. И чувство пусть клокочет в нем!

* * *

Я умру в крещенские морозы.

Я умру, когда трещат березы.

А весною ужас будет полный:

На погост речные хлынут волны! Из моей затопленной могилы Гроб всплывет, забытый и унылый, Разобьется с треском,

и в потемки Уплывут ужасные обломки.

Сам не знаю, что это такое...

Я не верю вечности покоя!

<1970>

Вадим Кожинов

В кругу московских поэтов

В моей памяти Николай Рубцов неразрывно связан со своего рода поэтическим кружком, в который он вошел в 1962 году, вскоре после приезда в Москву, в Литературный институт. К кружку этому так или иначе принадлежали Станислав Куняев, Анатолий Передреев, Владимир Соколов и ряд более молодых поэтов — Эдуард Балашов, Борис Примеров, Александр Черевченко, Игорь Шкляревский и другие.

Нельзя не подчеркнуть, что речь идет именно о кружке, а не о том, что называют литературной школой, течением и т. п. Правда, позднее, к концу шестидесятых годов, на основе именно этого кружка действительно сложилось уже собственно литературное явление, которое получило в критике название, или, вернее, прозвание — «тихая лирика». Более того, течение это вместе с глубоко родственной ему и тесно связанной с ним школой прозаиков, прозванных тогдашней критикой «деревенщиками», определило целый этап в развитии отечественной литературы.

Но все это выявилось лишь несколькими годами позднее. В те же годы, когда Николай Рубцов непосредственно жил в Москве, близкие ему поэты, в сущности, не играли сколько-нибудь значительной роли в литературной жизни как таковой. Их вдохновляла и объединяла твердая вера в истинность избранного ими творче-

ского пути, и они в той или иной мере удовлетворялись признанием «внутри» своего кружка.

Я вовсе не хочу сказать, что эти поэты — и в их числе Николай Рубцов — были вообще равнодушны к широкому успеху, известности, славе. Почти все они были молоды — молоды в прямом смысле слова (это нужно оговорить, ибо ныне сплошь и рядом называют молодыми стихотворцев, чей возраст недалек от сорокалетия) — и не могли не пленяться ореолом славы. Но они сумели утвердить в себе убеждение, что в судьбе поэта есть ценности, которые выше и важнее славы.

Владимир Соколов писал тогда в стихотворении, обращенном к Анатолию Передрееву, о том, что ему «пришкольной не надобно славы», что он хочет просто жить, «зная дело, сжимая перо», а Передреев отвечал ему: