Стихотворения

Выдвигая на первый план индивидуальность и окружающий ее чувственный мир, Муравьев верно угадал тенденцию эпохи. Доказательством тому служат автобиографические стихи Н. А. Львова, любовная лирика Ю. А. Нелединского-Мелецкого, некоторые стихи Капниста, усиливающееся в 80-е годы тяготение к «новым тонам» Ф. Я. Козельского, а главное — творчество Г. Р. Державина. Но поэзия Державина — «полное выражение, живая летопись, торжественный гимн, пламенный дифирамб века Екатерины» [1]. У Муравьева нет ни Фелицы, ни блеска празднеств ее вельмож, ни гневного обличения их. Его поэзия — летопись души человека XVIII столетия. Она неизмеримо уже державинской, но с нею входило в литературу стремление отвоевать право поэта говорить о жизни частного человека. Погружаясь в мир души, Муравьев подготавливал почву для Карамзина и раннего Жуковского. Однако интерес к индивидуальности никогда не перерастает у Муравьева в субъективизм, который защищает Карамзин в стихотворениях «К бедному поэту» и «Протей, или Несогласия стихотворца» и который пронизывает лирику Жуковского 1810-х годов. От субъективизма Муравьева предохраняет то, что связывает его с Державиным, — убежденность в реальности объективного мира. Сама красота для него — объективно существующая реальность, понять и познать которую он стремится всю жизнь. И прекрасное в его понимании не прославленное Жуковским «невыразимое», а природа, «деяния человеческие» и создание человека — искусство.

Как поэт, человек, попечитель Московского университета Муравьев сыграл немалую роль в усвоении молодежью XIX века античной культуры и того нового отношения к ней, которое возникло у него самого вначале, может быть, стихийно и которое в широком плане утвердилось в Европе после работ Винкельмана. Учитель А. С. Пушкина Н. Ф. Кошанский придерживался более канонических взглядов на поэзию, чем Муравьев, но, издавая «Ручную книгу древней классической словесности», он выполнял то, что было задумано Муравьевым. В университете учился будущий переводчик «Илиады» и автор идиллии «Рыбаки» Н. И. Гнедич.

Тесны и непосредственны связи между Муравьевым и Батюшковым. Неприятие всякой мистики, языческое поклонение красоте вообще и «величавой простоте» (1, 196) античного искусства в особенности, ограничение искусства сферой прекрасного и утверждение независимости художника, мысль о влиянии национальных особенностей на искусство, любовь к итальянской поэзии эпохи Возрождения, интерес к французской «легкой поэзии», постоянные размышления в стихах о поэзии и поэте, тема угасания дарования, сочетание в лирике эпикурейских и элегических мотивов, обращение к одним и тем же жанрам и многое другое сближает поэтов. Не все было плодом непосредственного влияния, да и жил Батюшков в другую эпоху. «Дней Александровых прекрасное начало», которое казалось Муравьеву недостаточно либеральным по отношению к литературе, обернулось аракчеевщиной, и сыновья писателя, декабристы Александр и Никита, автор проекта Конституции Северного общества, пошли завоевывать независимость не только для искусства. Трагедия 1812 года, наступившая после нее реакция, подъем декабристского движения заставили Батюшкова более глубоко осознать непрочность поэтической хижины, и разлад между мечтой и действительностью приобрел у него трагический характер. Но он следует за Муравьевым в прозе (и не только в «Предславе и Добрыне»); в «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» местами лишь перефразирует «Послание о легком стихотворении», а в «Послании к И. М. Муравьеву-Апостолу» говорит о гении и вдохновении то же и теми же словами, что Муравьев в «Силе гения»; цитатой из того же стихотворения начинается статья «Нечто о поэте и поэзии» и т. д. О словесных совпадениях и родственных поэтических формулах (а их множество) не говорю. Да и как им было не появиться, если взгляды поэтов на искусство в важнейших вопросах совпадали, если отношение к слову было одинаковым, если наметившийся в творчестве Муравьева лирический герой — не рвущийся к чинам «праздный мудрец», «ленивец», славящий дружбу, любовь, радость знания и счастье приобщения к искусству, лишившись излишней сентиментальности, приобретает плоть и кровь в поэзии Батюшкова, а затем, окрасившись уже явно оппозиционными чертами, становится в центр лицейской лирики Пушкина.

Л. Кулакова

СТИХОТВОРЕНИЯ

Басни

1. СУД МОМОВ К М. А. ЗАСОДИМСКОМУ {*}