Стихотворения

Колокол стозвонный раскачал звонарь.

От басовой меди облака гудут.

Собрались бояре, царской смерти ждут.

Слушают бояре колокольный гром:

Кто-то будет нынче на Руси царем?

А на колокольне, уставленной в зарю,

Весело, весело молодому звонарю.

Гулкая медь,

Звонкая медь,

Как он захочет, так и будет греметь!

«Где же то, Иване, жены твои?» —

«В монастырь отправлены,

Зельями отравлены…» —

«Где же то, Иване, слуги твои?» —

«Пытками загублены,

Головы отрублены…» —

«Где же то, Иване, дети твои?» —

«Вот он старший – чернец,

Вот он младший – птенец.

Ни тому, ни другому

Не по чину венец…» –

«Где же, царь-государь, держава твоя?» —

«Вот она, Господи, держава моя…»

А на колокольне, уставленной в зарю,

Весело, весело молодому звонарю.

Он по сизой заре

Распугал сизарей.

А может, и вовсе не надо царей?

Может, так проживем,

Безо всяких царей,

Что хочешь – твори,

Что хошь – говори,

Сами себе цари,

Сами государи.

Лежит Иван, в головах свеча.

Лежит Иван, не молитву шепча.

Кажется Ивану, что он криком кричит,

Кажется боярам, что он молча лежит,

Молча лежит, губами ворожит.

Думают бояре: хоть бы встал он сейчас,

Хоть потешил себя, попугал бы он нас!

А на колокольне, уставленной в зарю,

Весело, весело молодому звонарю.

Раскачалась звонница –

Донн-донн!

Собирайся, вольница,

На Дон, на Дон!

Буйная головушка,

Хмелю не проси!..

Грозный царь преставился на Руси.

Господи, душу его спаси…

1950–1952

* * *

Жаль мне тех, кто умирает дома,

Счастье тем, кто умирает в поле,

Припадая к ветру молодому

Головой, закинутой от боли.

Подойдет на стон к нему сестрица,

Поднесет родимому напиться.

Даст водицы, а ему не пьется,

А вода из фляжки мимо льется.

Он глядит, не говорит ни слова,

В рот ему весенний лезет стебель,

А вокруг него ни стен, ни крова,

Только облака гуляют в небе.

И родные про него не знают,

Что он в чистом поле умирает,

Что смертельна рана пулевая.

… Долго ходит почта полевая.

5 февраля 1949

В районном ресторане…

В районном ресторане

Оркестрик небольшой:

Играют только двое,

Но громко и с душой.

Один – сибирский парень,

Мрачнейший из людей.

Его гармошке вторит

На скрипке иудей.

Во всю медвежью глотку

Гармоника ревет,

А скрипочка визгливо —

Тирлим-тирлим – поет.

И музыка такая

Шибает до слезы.

Им смятые рублевки

Кидают в картузы.

Под музыку такую

Танцуют сгоряча

И хвалят гармониста,

И хвалят скрипача.

Когда последний пьяный

Уходит на покой,

Они садятся двое

За столик угловой

И выпивают молча

Во дни больших удач —

Стакан сибирский парень

И рюмочку скрипач.

1952

На полустанке

На полустанке пел калека,

Сопровождавший поезда:

«Судьба играет человеком,

Она изменчива всегда».

Он петь привык корысти ради —

За хлеба кус и за пятак.

А тут он пел с тоской во взгляде,

Не для людей, а просто так.

А степь вокруг была огромной,

А человек был сир и мал.

И тосковал бедняк бездомный,

И сам себя не понимал.

И, сам себя не понимая,

Грустил он о былых годах,

И пел он, как поет немая

Степь в телеграфных проводах.

Не позднее 1955

* * *

Рано в этом году

Теплый ветер подул.

Неужели обманет шальная пора?

Неужели опять ледяную слюду

Накрошит непогода с утра?

Рано в этом году

Теплый ветер подул.

А весна-то еще далека!

Вновь студеное солнце, как роза во льду

Будет падать за край дубняка.

Рано в этом году

Теплый ветер подул!

Что ж, парного тепла не жалей!

Неужели, поднявшись, опять упаду

В белизну подмосковных полей?

Рано в этом году

Теплый ветер подул.

Я надеюсь и жду.

Я надеюсь и жду.

Первая половина 1950-х

Из детства

Я – маленький, горло в ангине.

За окнами падает снег.

И папа поет мне: «Как ныне

Сбирается вещий Олег…»

Я слушаю песню и плачу,

Рыданье в подушке душу,

И слезы постыдные прячу,

И дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартира

Дремотно жужжит за стеной.

И плачу над бренностью мира

Я, маленький, глупый, больной.

1956

Железная скворешня

Я вырос в железной скворешне.

А был я веселый скворец.

Порою туманною, вешней

Звенела капель о торец.

Скворешня железная пела,

Когда задували ветра.

Железная ветка скрипела,

Гудела стальная кора.

В скворешне учился я пенью,

Железному веку под стать,

Звенеть ледяною капелью

И цинковым свистом свистать.

А если мне пенье иное,

Живое, уже ни к чему,

То дайте мне сердце стальное

И ключик вручите к нему.

Гоните воркующих горлиц,

Рубите глухие сады,

Пока не заржа́вели в горле

От слез и туманов лады.

Железом окуйте мне руки,

В броню заключите до пят!

Не то уже странные звуки

С утра в моем горле кипят.

1956

Презренье

Презренье к себе и презренье к тебе

За то, что так поздно явилось прозренье!

За грехопаденье – презренье судьбе,

Презренье душе за елей примиренья.

Презренье руке за пожатье врагам,

Презренье устам за оковы молчанья,

Презренье согнувшим колени ногам,

И горлу, где не прекратилось дыханье,

И шее, согбенной, как выя коня,

Ушам, постепенно лишившимся слуха, —

Презренье всему, что творило меня

Из плоти трусливой и рабского духа.

1956

Зрелость

Приобретают остроту,

Как набирают высоту,

Дичают, матереют,

И где-то возле сорока

Вдруг прорывается строка,

И мысль становится легка.

А слово не стареет.

И поздней славы шепоток

Немного льстив, слегка жесток,