Город в красные пределыМертвый лик свой обратил,Серо-каменное телоКровью солнца окатил.Стены фабрик, стекла окон,Грязно-рыжее пальто,Развевающийся локон —Всё закатом залито.Блещут искристые гривыЗолотых, как жар, коней,Мчатся бешеные диваЖадных облачных грудей,Красный дворник плещет ведраС пьяно-алою водой,Пляшут огненные бедраПроститутки площадной,И на башне колокольнойВ гулкий пляс и медный зыкКажет колокол раздольныйОкровавленный язык.28 июня 1904 (1915)
«Я жалобной рукой сжимаю свой костыль…»
Я жалобной рукой сжимаю свой костыль.Мой друг — влюблен в луну — живет ее обманом.Вот — третий на пути. О, милый друг мой, ты льВ измятом картузе над взором оловянным?И — трое мы бредем. Лежит пластами пыль.Всё пусто — здесь и там — под зноем неустанным.Заборы — как гроба. В канавах преет гниль.Всё, всё погребено в безлюдьи окаянном.Стучим. Печаль в домах. Покойники в гробах.Мы робко шепчем в дверь: «Не умер — спит ваш близкий…»Но старая, в чепце, наморщив лоб свой низкий,Кричит: «Ступайте прочь! Не оскорбляйте прах!»И дальше мы бредем. И видим в щели зданийСтаринную игру вечерних содроганий.3 июля 1904 (Январь 1906)
«Поет, краснея, медь. Над горном…»
Поет, краснея, медь. Над горномСтою — и карлик служит мне:Согбенный карлик в платье черном,Какой являлся мне во сне.Сбылось немного — слишком много,И в гроб переплавляю медь.Я сам открыл себе дорогу,Не в силах зной преодолеть.Последним шествием украшен,Склонюсь под красный балдахин.И прогремят останки башенС моих довременных вершин.И вольно — смуглая гадалка,Спеша с потехи площадной,Швырнет под сени катафалкаСвой воскрешающий запой.Тогда — огромен бледным телом —Я красной медью зазвучу.И предо мною люди в беломПоставят бледную свечу.4 июля 1904
ГИМН