Стихотворения

Семену Липкину

Уж август в половине. По откосам

по вечерам гуляют полушалки.
Пришла пора высокородным осам
навязываться кухням в приживалки.

Как женщины глядят в судьбу варенья:

лениво-зорко, неусыпно-слепо —
гляжу в окно, где обитает время
под видом истекающего лета.

Лишь этот образ осам для пирушки

пожаловал — кто не варил повидла.
Здесь закипает варево покруче:
живьём съедает и глядит невинно.

Со мной такого лета не бывало.

— Да и не будет! — слышу уверенье.

И вздрагиваю: яблоко упало,
на «НЕ» — извне поставив ударенье.

Жить припустилось вспугнутое сердце,

жаль бедного: так бьётся кропотливо.
Неужто впрямь небытия соседство,
словно соседка глупая, болтливо?

Нет, это — август, упаданье яблок.

Я просто не узнала то, что слышу.
В сердцах, что собеседник непонятлив,
неоспоримо грохнуло о крышу.

Быть по сему. Чем кратче, тем дороже.

Так я сижу в ночь упаданья яблок.
Грызя и попирая плодородье,
жизнь милая идёт домой с гулянок.

Прогулка

Как вольно я брожу, как одиноко.
Оступишься — затянет небосвод.
В рассеянных угодьях Ориона
не упастись от мысли обо всём.

— О чём, к примеру? — Кто так опрометчив,

чтоб спрашивать? Разъятой бездны средь
нам приоткрыт лишь маленький примерчик
великой тайны: собственная смерть.

Привнесена подробность в бесконечность —

роднее стал её сторонний смысл.
К вселенной недозволенная нежность
дрожаньем спектров виснет меж ресниц.

Ещё спросить возможно: Пушкин милый,

зачем непостижимость пустоты
ужасною воображать могилой?

Не лучше ль думать: это там, где Ты.

Но что это чернеет на дороге

злей, чем предмет, мертвей, чем существо?
Так оторопь коню вступает в ноги
и рвется прочь безумный глаз его.

— Позор! Иди! Ни в чём не виноватый

там столб стоит. Вы столько раз на дню
встречаетесь, что поля завсегдатай
давно тебя считает за родню.

Чем он измучен? Почему так страшен?

Что сторожит среди пустых равнин?
И голосом докучливым и старшим
какой со мной наставник говорит?

— О чем это? — Вот самозванца наглость:

моим надбровным взгорбьем излучён,

со мною же, бубня и запинаясь,
шептаться смел — и позабыл о чём!

И раздается добрый смех небесный:

вдоль пропасти, давно примечен ей,
кто там идёт вблизи всемирных бедствий
окраиной своих последних дней?

Над ним — планет плохое предсказанье.

Весь скарб его — лишь нищета забот.
А он, цветными упоён слезами,
столба боится, Пушкина зовёт.

Есть что-то в нём, что высшему расчёту

не подлежит. Пусть продолжает путь.
И нежно-нежно дышит вечность в щёку,
и сладко мне к её теплыни льнуть.

Сиреневое блюдце