Стихотворения (1926)

Вокзал оцепенел,
                           онемевает док.
Посты полиции,
                         заводчикам в угоду.
От каждой буквы
                           замиранья холодок,
как в первый день
                             семнадцатого года.
Радио
          стальные шеи своротили.
Слушают.
                Слушают,
                                что из-за Ламанша.
Сломят?
              Сдадут?
                            Предадут?
                                             Или
красным флагом нам замашут?
Слышу.
            Слышу
                        грузовозов храп,
лязг оружия,
                    цоканье шпор.
Это в док
               идут штрейкбрехера.
Море,
         им в морду
                           выплесни шторм!
Слышу —
                шлепает дворцовая челядь.
К Болдуину,
                    не вяжущему лык,
сэр Макдональд
                          пошел церетелить.
Молния,
             прибей соглашательский язык!
Слышу —
                плач промелькнул мельком.
Нечего есть.
                    И нечего хлебать.
Туман,
           к забастовщикам
                                      теки молоком!
Камни,
           обратитесь в румяные хлеба!
Радио стало.
                     Забастовала высь.
Пусто,—
              ни слова,—
                                 тишь да гладь.
Земля,
           не гони!
                        Земля, — остановись!
Дай удержаться,
                           дай устоять.
Чтоб выйти
                   вам
                         из соглашательской опеки,
чтоб вам
              гореть,
                         а не мерцать —
вам наш привет
                          и наша копейка,
наши руки
                 и наши сердца.
Нам
       чужды
                  политиков шарады, —
большевикам
                      не надо аллегорий.
Ваша радость —
                           наша радость,
боль —
             это наша боль
                                    и горе.
Мне бы
            сейчас
                       да птичью должность.
Я бы в Лондон.
                        Целые пять,
пять миллионов
                         — простите за восторженность! —
взял бы,
             обнял
                       и стал целовать.

РАЗГОВОР С ФИНИНСПЕКТОРОМ О ПОЭЗИИ