Стихотворения 1998-1999 гг.

Во имя Сына и Отца

Сорняк пребудет до Конца

И прям и стоек.

Где человечий мёртвый блеск,

Он углубляется в растреск

Холодный стен, и, словно всплеск

Живой свободы,

Он по весне даёт росток –

По стебельку восходит сок,

И раскрывается цветок,

Дитя природы.

И в душно-серых городах,

Как в непредвиденных садах,

Цветки, отбросив липкий прах,

Встают повсюду.

Ура-ура! Пустырь зацвёл!

И вот уж бабочек и пчёл

Над ним кружи'тся ореол,

Прибывших к чуду.

О одуванчиковый бум!

Во мне он будит столько дум –

Так тщится стать угрюмый ум

Лучистым, светлым!

Так хочет мой тяжёлый дух,

Созревши, обратиться в пух

И мчаться, обгоняя мух,

С попутным ветром!

Когда сурепка вся в цвету,

Лелею я в себе мечту

Покинуть эту суету

И с ароматом

Медовым возлететь до сфер,

Где всё изменит свой размер

И превращусь я, например,

В единый атом.

Завет нам – радуга-дуга

И многоцветные луга.

Где насекомые бега

И зуд крылатый.

Здесь каждый маленький сорняк

Раскрыться хочет, точно зрак,

И расправляет, точно флаг,

Хребет горбатый.

И в пору рос, и в пору гроз –

Когда настанет сенокос

И срежет сталь зелёных кос

Великолепье –

Мильоны отсечённых глав

Увянут, на землю упав, –

Но дух благоуханный трав

Взойдёт над степью!

О травы трав! Моря морей!

Герань и горец и пырей!

И побеждающий кипрей,

Насельник гарей!

Марь покрывает свалок срам,

Чертополох жирует там,

Где в торфе понарыто ям

Трудами парий.

Повсюду в мире вдоль дорог

Кипит, у самых наших ног,

Зелёных гномиков мирок,

Не унывая.

Над ними смерть, как злая мать,

Висит, готовая примять,

Но сквозь задавленную рать -

Взойдёт живая.

И есть на ниве ячменя

Ещё приветы для меня –

Парят над ней, шмелей маня,

Осота звёзды.

И тот, кто к ним питает злость,

Сломает зуб об эту кость –

Осот хозяин, а не гость

На ниве поздней.

Вскипает пена сорняков –

Страна ромашек, васильков

Тревожным шумом лепестков

Зовёт далёко.

И волей ласковой дыша,

Переполняется душа –

И – будто бы за край ковша,

Слеза из ока.

Любовь сочится из глазниц

На мягкие ковры мокриц,

И подорожник, павши ниц,

Целуют губы.

И жгучий частокол крапив,

Как первозданный лес, красив,

И сныти маршевый мотив

Играют трубы.

В пыли стоит аскет лопух,

Колючих парадоксов друг,

К нему я простираю рук

Безмолвный трепет.

И, чтоб не заблудилась тварь,

Читая Вечности букварь,

Полынный запах, как фонарь,

Во мраке светит.

Чу, осень по спине мирской

Хлестнула розгой золотой.

Земля откликнулась тоской:

Зачем так рано?

Буреет, сохнет плоть травы –

Видны колдобины и рвы

Уже на стогнищах Москвы

Сквозь флёр бурьяна.

И как последние огни,

Спешат дотлеть в сырой тени

Цветки, столь яркие во дни

Весенней славы.

И Божьей воле в унисон

Впадает зелень в зимний сон,

И снега праздничный виссон

Скрывает травы.

Но и глубокою зимой

Являет подоконник мой

Зелёных постояльцев строй;

И из горшковой,

Ночной почти что, черноты

Торчит отростком правоты

И воплощеньем прямоты

Сорняк бедовый!

Упруга поступь сорняка,

Шагающего сквозь века;

И он дойдёт наверняка,

А мы – едва ли.

Пускай прополкам вопреки

Растут повсюду сорняки –

Пусть бьют они, как родники,

Из недр печали!

Из жизни Аввы Сисоя

Мёртвого сына отец

В келью к святому принёс

И положил на порог

Тело. Когда же святой

Взор обратил наконец

Свой из молитвы вовне,

Он увидал, что лежит

Некто пред ним на полу.

Тут рассердился святой –

Так надели ему

Люди с своей суетой.

«Встань! – он сказал, – и иди

Вон!» – и поднялся мертвец,

И торопливо ушёл;

И погрузился святой

Снова в Божественный транс.

Позже, когда он узнал,

Что, не желая того,

Сына отцу возвратил,

Очень святой сожалел.

Не для дешёвых чудес

Он поселился в глуши.

Но, коли вышло уж так,

Значит, то Бог попустил.

Тополь

Шумит последняя листва

На тополях осенней эры.

Имеют странные размеры

Предметы, мысли и слова –

И лопаются пузыри,

Пространство все заняв, – боками

Друг друга давят. Пред глазами

Снаружи и – пред чем внутри,

Не знаю – исчезает вдруг

Вся пестрота. Но миг проходит,

И что-то снова происходит –

И шум листвы ласкает слух.

Поэт

Остроумия особого не ждите –

Я ведь вовсе не умён и не востёр.

Может лучше потопить меня в корыте?

Может, лучше посадить меня в костёр?

Мысль любую можно выразить цветасто,

Для убогой – сшить наряд из лоскутов.

Но боюсь, быстрей иссякнет в ручке паста,

Чем иссякнет истечение стихов.

Это что-то вроде чуда на арене,

Представленья по проглатыванью шпаг…

Сам не знаю: то ли дурь моя от лени,

То ли стал я от усердия дурак.

Я бы по'дал вам полезные советы,

Как канаты – но концы подожжены

У канатов. Если схватитесь за это –

То немедленно сорвётесь со стены.

Или хочется лететь? – Ну что ж, летите.

Дна не видно. Может там его и нет?

Я не мама, чтоб давать вам всё из тити,

Я… Постойте, кто я есть-то? – А! поэт.

Леса

Из кармана я вынул остатки хвои',

Твёрдой бурой хвои' полуголого леса.

Все причины и смыслы и пользы мои,

Усыхая и тлея, лишаются веса.

Темнота в красноватых заплатах осин,

Незнакомо и приторно пахнет грибами.

Наконец я стою на дороге один,

Лишь за воздух цепляясь гнилыми зубами.

Я как осень хладею. Хладею как дым –

Обязательства все потеряли значенье.

Я иду наугад по каурым, гнедым

И буланым листам – просто шум и движенье.

На мозаику ящериц, рыб и коней

Утверждается дождь проливными ногами.

Вот мелькнула луна, мне наверно за ней –