Стихотворения

Всё, Дождь, тебе припомнится потом!
Другая гостья, голосом глубоким,
осведомилась:
— Одарённых богом
кто одаряет? И каким путём?

Как погремушкой, мной гремел озноб:

— Приходит бог, преласков и превесел,
немножко старомоден, как профессор,
и милостью ваш осеняет лоб.

А далее — летите вверх и вниз,

в кровь разбивая локти и коленки
о снег, о воздух, об углы Кваренги,
о простыни гостиниц и больниц.

Василия Блаженного, в зубцах,

тот острый купол помните?
Представьте —
всей кожей об него!
— Да вы присядьте! —
она меня одёрнула в сердцах.

8

Тем временем, для радости гостей,
творилось что-то новое, родное:
в гостиную впускали кружевное,
серебряное облако детей.

Хозяюшка, прости меня, я зла!

Я всё лгала, я поступала дурно!
В тебе, как на губах у стеклодува,
явился выдох чистого стекла.

Душой твоей насыщенный сосуд,

дитя твоё, отлитое так нежно!
Как точен контур, обводящий нечто!
О том не знала я, не обессудь.

Хозяюшка, звериный гений твой

в отчаянье вселенном и всенощном
над детищем твоим, о, над сыночком
великой поникает головой.

Дождь мои губы звал к её руке.

Я плакала:
— Прости меня! Прости же!
Глаза твои премудры и пречисты!

9

Тут хор детей возник невдалеке:
— Ах, так сложилось время —
смешинка нам важна!
У одного еврея —
xе-xе! — была жена.

Его жена корпела

над тягостным трудом,
чтоб выросла копейка
величиною с дом.

О, капелька металла,

созревшая, как плод!
Ты солнышком вставала,
украсив небосвод.

Всё это только шутка,

наш номер, наш привет.
Нас весело и жутко
растит двадцатый век.

Мы маленькие дети,

но мы растём во сне,
как маленькие деньги,
окрепшие в казне.

В лопатках — холод милый

и острия двух крыл.
Нам кожу алюминий,
как изморозь, покрыл.

Чтоб было жить не скучно,

нас трогает порой
искусствочко, искусство,
ребёночек чужой.

Дождливость есть оплошность

пустых небес. Ура!
О пошлость, ты не подлость,
ты лишь уют ума.

От боли и от гнева

ты нас спасёшь потом.
Целуем, королева,
твой бархатный подол!

10

Лень, как болезнь, во мне смыкала круг.
Моё плечо вело чужую руку.
Я, как птенца, в ладони грела рюмку.
Попискивал её открытый клюв.

Хозяюшка, вы ощущали грусть,

над мальчиком, заснувшим спозаранку,
в уста его, в ту алчущую ранку,
отравленную проливая грудь?

Вдруг в нём, как в перламутровом яйце,

спала пружина музыки согбенной?
Как радуга — в бутоне краски белой?
Как тайный мускул красоты — в лице?

Как в Сашеньке — непробужденный Блок?

Медведица, вы для какой забавы
в детёныше влюблёнными зубами
выщёлкивали бога, словно блох?

11