Стихотворения

Учитель наш, старик подслеповатый,

По многу раз внушал мне мудрой тростью

Различие между добром и злом

И говорил моим друзьям по парте,

Что виселица плачет о Годфрее.

Октябрь свистел холодными ветрами,

Когда под вечер к нам пришла соседка

И, помолчав, сказала, что двухдечный

«The Horse of Sea», где мой отец был шкипер,

Погиб в тайфуне около Шанхая,

А ей сказал об этом Бенни Роджер.

Потом явился Бенни Роджер сам,

Высокий, тощий и рыжеволосый,

И матери сказал, что видел точно,

Как шкипера хватило об утесы,

И что он сам, Бениамин Чарльз Роджер,

Один избегнул воли провиденья.

Так мы остались двое в этом мире,

И я не видел, чтобы улыбалась

Хоть в шутку мать. Все чаще рано утром

Она ходила в то предместье порта,

63

Где содержал матросскую таверну

Презренный скупщик краденого Слим.

И все скуднее было в доме нашем,

Исчезло все, что привозил отец мой:

Резная кость и дерево с Борнео,

Жемчужины с далекого Цейлона

И раковины моря с Никобарских,

Затерянных в пространстве островов.

Двенадцать лет мне минуло, когда

Мать тронула слезами сердце дяди

Двоюродного, боцмана с «Эринн»,

И он сказал, чтобы малыш явился,

Что будет он юнгой, не струсит если,

И будет получать полсоверена.

Наутро мать мне собрала в дорогу

Отцовский сундучок, пустой почти что,

И нож его отточенный тяжелый,

Предмет моих мальчишеских мечтаний,

На пояс мне повесила и молча

Заплакала, склонившись надо мной.

И через час вдали: растаял берег,

А я усердно в камбузе старался

До блеска солнца вычистить кастрюли.

И ухо, незнакомое досель

С пожатьем жестких сильных пальцев кока,

Горело сильно.

...Я отложил перо и глянул вниз.

Как мне знакомо это побережье,

Как мирен день осенний, светлый, теплый!

Под старость видишь прошлое яснее,

Но те в могиле, кто могли б понять

Их старого товарища Годфрея.

И так я рос наперекор судьбе

И не гнушался никакой работой.

Из поваренка сделался юнгой.

64

Канат, что прежде жег мои ладони,

Он мягок стал в сравнении с шершавой

И загрубевшей от труда рукой.

Я стал матросом. Дальше капитан,

Мое морское рвение заметив,

Меня назначил сразу рулевым,

И я подумал, что отец спокойно

Теперь уснет в своей сырой могиле,

И заступил на вахту у руля.

Все те порты, что только понаслышке

Я знал, теперь открылись предо мною,

И я увидел, как поют и пляшут

В холодном Нью-Ф'aундленде матросы,

Увидел, как даяки на Борнео

Пьют ром из человечьих черепов.

Я возмужал, но странно мне, что драки

И та любовь, что ценится на деньги,

И ром, который дешев в южных землях,

Меня не привлекали, но иная

Мечта меня вела и окрыляла

И говорила: «Здесь твоя дорога».

Давно меня влекло узнать, какими

Загадочными тайнами владеет

Тот капитан, иль шкипер, иль арматор,

Который в ночь, в беззвездьи и в тумане,

Ведет корабль, и лишь комп'aс подмога

Не слишком верная ему в пути.

Шесть лет я слушал голоса погоды,

Глядел на рябь чуть видную течений,

По звездам и по солнцу научился

Примерно место находить свое,

Но внятно мне, что не было секретов,

А был лишь опыт многих сотен лет.

Давно меня к себе манили солнце

И звезды отдаленные, по ним-то,

65

Устроенным навечно маякам,

Хотелось так мне курсы направлять,

Чтоб точно знать, где в море я безбрежном,

Где мой корабль проходит по волнам.

Вторым помощником я был уже в ту осень,

Когда мы подходили к Сан-Доминго.

И вдруг мне стало ясно, что теперь

Я на пути надежном, что решенье

Того, что думал я и дни и ночи,

Созрело вдруг и в сердце и в мозгу.

Я заперся в каюте и сказался

Больным начальству. В радостном волненье

Два дня, две ночи я чертил на плотной,

Подмоченной слегка водой бумаге

Мою мечту, что зримою предстала

На вахте поздней взору моему.

Подобье треугольной легкой рамы,

Одна шестая градусного круга

Служила вместо третьей стороны.

В углу же верхнем закрепил линейку,

Как радиус она могла вращаться,

Скользя концом по градусной дуге.

Зеркального стекла кусочек малый

Я поместил в начале той линейки,

Второй осколок зеркала на раме

Был укреплен. Потом я взял трубу

Подзорную с хорошим полем зрения

И привинтил ее сквозь кольца к раме.

Но должно здесь заметить, этот труд

Свершен был в стенах отческого дома,

Затем что Дикинсон, владелец барка,

Узнав, что я сижу в своей каюте

По целым дням, подумал, что рехнулся

Его помощник, и прогнал меня.

Я обнял мать любезную мою

66

И чувствовал, что дней уже немного

Нам вместе быть; она же второпях,

От радости нежданной задыхаясь,

Все так спешила со своим обедом,

Как будто был еще мальчишкой я.

Я ей сказал про то, что я уволен,

И про мечту, которой жил я ныне,

И с твердостью, внезапной в эти годы,

Сказала мать мне: «Милый сын, коль прочно

Уверен ты, иди вперед не труся,

И сердце материнское с тобой».

Визжала медь под легкою пилой,

Дни пролетали быстро за работой,

И наконец я вышел утром к морю,

Держа в руках горячих угломерный,

Построенный прилежно инструмент,

Который я назвал тогда секстаном.

Смотря в трубу сквозь стеклышко цветное

И тихо опуская алидаду,

Я видел ясно, что качнулось солнце

И медленно сползло по небосводу,

Сводимое рукой моею слабой

До синих вод седого океана.

Я записал отсчет, что был на лимбе,

И, не жалея времени и денег,

Отправился в тот вечер в дальний город,

Где жил известный всей стране ученый,

Отдавший жизнь свою далеким звездам,