Стихотворения

По гагринскому пляжу
Идет поэт Вано.
По-ихнему он – классик,
По-нашему – говно…

А когда я сейчас возвращался из столовой, то в коридоре проходил мимо нескольких писателей. Один с жаром рассказывает:

– Понимаете, Лена выходит из троллейбуса: темень. Ну и чувствует, что за ней идут двое или трое. А в Тбилиси хулиганы, это не то что у нас в России.

– Вот именно, – сказал я, проходя мимо них, – в России хулиганы «поножовщики», а в Тбилиси – «поножопщики»…

Они все даже заверещали от удовольствия и стали хохотать.

12 мая 1975 года. Переделкино. Сейчас вышел я вечером прогуляться. Топаю по дорожке от веранды до ворот. Выходит Коля Доризо:

– Пойдем, Эдик, протряхнем талантишко по улице.

Вышли, болтаем о том о сем. Заговорили о Маяковском. Тут навстречу идет Валентин Петрович Катаев. Коля его спрашивает:

– Валентин Петрович, вот вы ведь хорошо знаете Маяковского, вы же встречались с ним многократно. Что у него за состояние было перед смертью? Неужели его мучили литературные неприятности или больше тут причины «лирического плана»?

Катаев:

– Ну как вам сказать, друзья мои, нет, я думаю, что тут не в литературных неприятностях дело, хотя неприятности всякие были. Ну да у кого они не бывают? Нет, думаю, что тут больше дело в бабах. Он ведь вообще был игрок, человек азартный и страстный, играл в карты часто и много и так же часто и много жульничал. В этом смысле он был абсолютный шулер. Играем, например, в «девятку». Он смотрит на банк, где довольно крупная сумма, и говорит: «У меня девять», – и берет, загребает весь банк. И никто не догадывается спросить: «А что у вас там, покажите!» А у него шестерка, и ничего больше. Ну, потом раскусили все-таки его, стали проверять. Однажды мы играли у меня дома: я, Юрий Олеша и Маяковский. Он обыграл нас в пух. Не знаю, честно или нет, но обыграл. А когда ушел, то мы остались подавленные и нищие. Тут Олеша сунул руку машинально в складку обивки кресла и вытянул трешницу, потом полез снова и вытянул еще. Так натаскали мы рублей тридцать. Это Маяковский оставил нам заначку, зная, что мы будем сидеть без копейки. Вот таким он был.

Ну, а что до баб, так он действительно гулял с Полонской. Это была очень хорошенькая девочка, он ее водил в рестораны совершенно открыто. У Бриков вообще ведь было заведено, что каждый мужчина должен иметь любовницу. Ну вот он и имел ее. А она имела от него аборт. Ну, а Маяковский вообще был по характеру максималистом, ему всегда нужно было все или ничего. Он умолял ее бросить Яншина, бросить все, остаться у него навсегда! Ну, а для этой девочки лет девятнадцати от роду он был чужд: огромный, басовитый, вспыльчивый, с огромным носом и огромным насморком. Она испугалась его: «Оставьте меня, я ничего не хочу!» Он сказал: «Тогда я застрелюсь, вот тут же, после твоего ухода». А она снова: «Ничего я не знаю, делайте что хотите». И ходу, а соседям сказала: «Он там стреляться хочет, а у меня репетиция, мне некогда!» И – на лестницу. Тут и выстрел за спиной. И все!

Коля Доризо спрашивает Катаева:

– А скажите, Валентин Петрович, вообще-то он был довольно сдержанным насчет женщин или нет?

Катаев смеется:

– Ни черта он не был сдержанным, мы вместе с ним по бабам ходили. У него была такая обширная записная книжка. Вот он набирает один номер телефона: «Верочку можно? Ах, нету дома?» Набирает сразу другой: «Танечку попросите, пожалуйста!» Ну и так далее. И для себя наскребет, и для меня постарается.

Коля деликатно:

– Ну да, вы тогда оба холостыми были, так что понятно, понятно.

Катаев:

– Ну при чем тут холостые или женатые? Какое это имеет значение? Когда идут по бабам, так идут по бабам, независимо от таких пустяков. Я, например, был уже женат. Ну и что из этого?

Заговорили о Юрии Олеше. Коля Доризо сказал:

– Перед его смертью я встретился с ним в клозете на улице Горького. Заскочил я туда, а Олеша стоит пьяный и кричит мне на весь клозет: «Коленька, увидел я тебя, и мне сейчас пришла в голову фантазия распить поллитровку с тобой вот тут, в этом богом забытом месте!» Тогда я отвечаю ему: «Юрий Карлович, но почему в клозете? Я тут не могу пить, я могу тут только, извините, наоборот!» Тогда Олеша начал обливать меня такой руганью, что, пока я шел по улице Горького, мне долго еще летели вслед его нелитературные «высказывания». Валентин Катаев:

– Ну, это с ним бывало редко. Он вообще любил кончать все тихо-мирно. Писал он неровно. «ТРИ ТОЛСТЯКА» – это вообще ерунда сплошная. Вот перед смертью он написал приличную книгу о себе. Это да. Главное, не думал о мотивировках. Это правильно. Вот я тоже теперь так пишу. Никаких мотивировок. Как герой тут оказался, где до этого была героиня? Почему ей в голову пришла такая-то мысль? Я не забочусь теперь, чтобы поведать это читателю. Пусть он сам фантазирует, почему так, а не иначе.

Я возразил Катаеву:

– Ну, Валентин Петрович, так тоже нельзя. Какие-то вещи будут просто тогда непонятны.

Катаев: