Читаем Стихотворения полностью

Я не стою и этих щедрот —Долгой ночи, короткого лета.Потому что не так и не тот,И с младенчества чувствую это.Что начну — обращается вспять.Что скажу — понимают превратно.Недосмотром иль милостью зватьТо, что я еще жив, — непонятно.Но и весь этот царственный свод —Свод небес, перекрытий и правил, —Откровенно не так и не тот.Я бы многое здесь переставил.Я едва ли почел бы за честь —Даже если б встречали радушней —Принимать эту местность как естьИ еще оставаться в ладу с ней.Вот о чем твоя вечная дрожь,Хилый стебель, возросший на камне:Как бесчувственен мир — и хорош!Как чувствителен я — но куда мнеДо оснеженных этих ветвейИ до влажности их новогодней?Чем прекраснее вид, тем мертвей,Чем живучее — тем непригодней.О, как пышно ликует разлад,Несовпад, мой единственный идол!От несчастной любви голосят,От счастливой — но кто ее видел?И в единственный месяц в году,Щедро залитый, скупо прогретый,Все, что вечно со всем не в ладу,Зацветает от горечи этой.Вся округа цветет, голося —Зелена, земляна, воробьина.Лишь об этом — черемуха вся,И каштан, и сирень, и рябина.Чуть пойдет ворковать голубок,Чуть апрельская нега пригреет, —О, как пышно цветет нелюбовь,О, как реет, и млеет, и блеет.Нелюбовь — упоительный труд,И потомство оценит заслугуНашей общей негодности тутИ ненужности нашей друг другу.

«Не рвусь заканчивать то, что начато…»

Не рвусь заканчивать то, что начато.Живу, поденствуя и пасясь.Сижу, читаю Терри ПратчеттаИли раскладываю пасьянс.Муза дремлет, а чуть разбудишь ее —Мямлит вяло, без куражу,Потому что близкое будущееОтменит все, что я скажу.Я бы, может, и рад остаться там, —В прочном прошлом, еще живом, —Но о семье писать в шестнадцатом?А о войне — в сороковом?Сюжет и прочая рутина,Какую терпели до поры,Всем сразу сделалась противна —Как перед цунами мыть полы.И лишь иногда, родные вы мои,Кой-как нащупывая ритм,Я думаю, что если б вымыли…Как эта мысль меня томит!Такая льстивая, заманчивая,Такая мерзостно-моя —Что зарифмовывая и заканчивая,Я кое-как свожу края.Едет почва, трещит коновязь,Сам смущаюсь и бешусь.Пойти немедля сделать что-нибудь.Хоть эту чушь.

Полетаева Татьяна. Ты такую не знал

ФЕОДОСИЯ

1

Перейти на страницу:

Все книги серии журнал "Новый мир" №7. 2012

Рассказы
Рассказы

Валерий Буланников. Традиция старинного русского рассказа в сегодняшнем ее изводе — рассказ про душевное (и — духовное) смятение, пережитое насельниками современного небольшого монастыря («Скрепка»); и рассказ про сына, навещающего мать в доме для престарелых, доме достаточно специфическом, в котором матери вроде как хорошо, и ей, действительно, там комфортно; а также про то, от чего, на самом деле, умирают старики («ПНИ»).Виталий Сероклинов. Рассказы про грань между «нормой» и патологией в жизни человека и жизни социума — про пожилого астронома, человеческая естественность поведения которого вызывает агрессию общества; про заботу матери о дочке, о попытках ее приучить девочку, а потом и молодую женщину к правильной, гарантирующей успех и счастье жизни; про человека, нашедшего для себя точку жизненной опоры вне этой жизни и т. д.Виталий Щигельский. «Далеко не каждому дано высшее право постичь себя. Часто человек проживает жизнь не собой, а случайной комбинацией персонифицированных понятий и штампов. Каждый раз, перечитывая некролог какого-нибудь общественно полезного Ивана Ивановича и не находя в нем ничего, кроме постного набора общепринятых слов, задаешься справедливым вопросом: а был ли Иван Иваныч? Ну а если и был, то зачем, по какому поводу появлялся?Впрочем, среди принимаемого за жизнь суетливого, шумного и бессмысленного маскарада иногда попадаются люди, вдумчиво и упрямо заточенные не наружу, а внутрь. В коллективных социальных системах их обычно считают больными, а больные принимают их за посланцев. Если кому-то вдруг захочется ляпнуть, что истина лежит где-то посередине, то этот кто-то явно не ведает ни середины, ни истины…Одним из таких посланцев был Эдуард Эдуардович Пивчиков…»Евгений Шкловский. Четыре новых рассказа в жанре психологической новеллы, который разрабатывает в нашей прозе Шкловский, предложивший свой вариант сочетания жесткого, вполне «реалистического» психологического рисунка с гротеском, ориентирующим в его текстах сугубо бытовое на — бытийное. Рассказ про человека, подсознательно стремящегося занять как можно меньше пространства в окружающем его мире («Зеркало»); рассказ про человека, лишенного способностей и как будто самой воли жить, но который, тем не менее, делает усилие собрать себя заново с помощью самого процесса записывания своей жизни — «Сейчас уже редко рукой пишут, больше по Интернету, sms всякие, несколько словечек — и все. По клавишам тюк-тюк. А тут не клавиши. Тут рукой непременно надо, рукой и сердцем. Непременно сердцем!» («Мы пишем»); и другие рассказы.

Валерий Станиславович Буланников , Валерий Станиславович Буланников , Виталий Владимирович Щигельский , Виталий Николаевич Сероклинов , Виталий Николаевич Сероклинов , Евгений Александрович Шкловский , Евгений Александрович Шкловский

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Кто оплачет ворона?
Кто оплачет ворона?

Про историю России в Средней Азии и про Азию как часть жизнь России. Вступление: «В начале мая 1997 года я провел несколько дней в штабе мотострелковой бригады Министерства обороны республики Таджикистан», «совсем рядом, буквально за парой горных хребтов, моджахеды Ахмад-шаха Масуда сдерживали вооруженные отряды талибов, рвущихся к границам Таджикистана. Талибы хотели перенести афганскую войну на территорию бывшего Советского Союза, который в свое время — и совсем недавно — капитально в ней проучаствовал на их собственной территории. В самом Таджикистане война (жестокая, беспощадная, кровопролитная, но оставшаяся почти неведомой миру) только-только утихла», «комбриг расстроенно вздохнул и пробормотал, как будто недоумевая: — Вот занесло-то, ядрена копоть! И куда, спрашивается, лезли?!».Основное содержание очерка составляет рассказ о том, как и когда собственно «занесло» русских в Азию. Финальные фразы: «Триста лет назад Бекович-Черкасский возглавил экспедицию русских первопроходцев в Хиву. Триста лет — легендарный срок жизни ворона. Если бы речь шла о какой-нибудь суетливой бестолковой птахе вроде воробья, ничего не стоило бы брякнуть: сдох воробей. Но ворон! — ворон может только почить. Ворон почил. Конец эпохи свершился».

Андрей Германович Волос

Публицистика / История / Образование и наука / Документальное

Похожие книги