Стихотворения

сосцы теребящих системе.

Она их печет сама.

Но третье грядет единство -

сжимающих совесть, как бритву.

Она им наносит раны,

спрятанная от глаз.

О Боже, даруй им смелость

выйти на эту битву,

кому-то, быть может, в первый,

кому-то в последний раз.

1985

СМОТРИТЕ, ДРУЗЬЯ МОИ

 Эти потери спокойно сносить не научимся мы.

 Тихие светы в глазах да не канут в усталость и старость,

 И зарекаться не станем и впредь от молвы и сумы.

 Есть что-то хитрое в крике с надрывом и звоном.

 Порабощают нестойких легко и напор и металл.

 Время для песен не связано с розой ветров и с сезоном,

 Срок размышлений и тонкого слуха давно уж настал.

 Если приказчик следы своих пальцев на думах оставит,

 Если для ищущих музыки эти слова не дойдут,

 Не огорчайтесь, всё движется, время меняет местами

 Судьбы, дроги, и тихо вершит неподкупный свой суд.

 Всё пережив, передумав и порастеряв наши перья,

 И от измены прозренья людьми оставаясь едва...

 Редким находкам и искрам ума не утратим доверья,

 Благо придут тяжелее и проще слова.

И НАМ КОЕ-ЧТО ОСТАНЕТСЯ

По криминальной привычке,

привитой двойным воспитанием,

хочется за воротник ухватить

свою жизнь, как продажную тетку,

и допросить, опуская кавычки,

(да черт с ним - с питаньем!)

про мою (про мою!) Ариаднину нить,

что в России свивается в плетку.

В эти годишки, когда доживаешь

лохматый десяток,

все и так уже ясно,

но ясное - глухо и слепо.

Как простуду в себе дожимаешь

надежды остаток,

и в хлеву ощущаешь себя ежечасно

то брюквой, то репой.

А во дворце моей Песни

уже завелись тараканы,

и в хрустальных бокалах аккордов

вино помутнело от грусти,

и родимые воры все лезут

ко мне и в стихи, и в карманы.

Хоть от песен меняются маски на лица

порою, но в генах вода и капуста.

И чем Лучше Умеешь,

тем больше клопов на обоях.

Пусть бы их, но любили бы тело,

дающее яства.

Вот и снятся-все змеи,

снега голубые да злые гобои.

А проснешься - вокруг тебя смело

тусуются шара с халявством.

Но теперь выпускают (на Запад),

и я удостоился чести.

Второпях обалдело свой брекфест

бесплатный съедая в отеле,

по европам галопом, как лапоть,

скользя на автобусном месте,

понимаю, чего эти карлы и фридрихи

с Вовой и Левой (блин) так не хотели.

И за счет этих блоковских скифов,

которыми мы оказались,

отреклись все от Нового Мира

(в виду не журнал я имею).

Окровавлены пальцы железками грифов,

а запах азалий

позабыт и от глупого текста

балдеет толпа и не хочет сонет и камею.

Это правильно, это прекрасно -

пусть нам кое-что остается.

Так что - Жизнь, дорогая моя, -

ты не тетка мне - мама родная.

И люблю я тебя не напрасно

и пью из родного колодца.

Хоть с отравой водичка его,

но зато он без дна и без края.

Не дописана поэма,

не окончена соната,

но Богема, но Богема

старой музыкой богата.

По зиме или по лету, -

под ногами снег и листья,

а в карманах сигареты,

письма, крылья, хлеб и кисти.

Ты для публики не тема...

Бог тетрадь твою листает...

Но Богема, но Богема

по глазам тебя узнает.

И в толпе тебя отыщет,

приведет к огню и крову.

Будет день и будет пища,

будет Музыка и Слово.

1986

ФИГУ В ГЛАЗ

Два глаза видят в две руки,

а уши шьют ушу,

едят дорогу башмаки,

как длинную лапшу.

От нас припас опасный пас

сиреневом пальте

джентльмен, имевший фигу в глаз,

часы на животе.

Не сочетается чета,

чудит начетный счет,

и Бог не знает ни черта,

и дьявол не сечет.

Но если дядя на еже

живет, как акробат,

то это шариков шарше

партийный аппарат.

А елки-палки на вообще

меняет исполком

и продает таких вещей

за кресло с дураком.

Попробуй воду потолки

за этих и за тех,

когда такие потолки

и окна - просто смех.

Все это в чистые чулки,

как лук для пирогов,

как будто чем-то чудаки

сердечней чердаков.

1986

ОБЫВАТЕЛЬ

Порогов и груш обиватель,

живущий во все времена,

да здравствует наш обыватель,

которым гордится страна!

Он самый живучий и сильный -

копилка всех будущих рас,

печальная сущность России,

внеклассовый избранный класс.

В эпохи лихих испытаний,

когда помирает народ,

он так или сяк-при питанье.

при печке, при бабе живет.

Мудрейшие гибнут нелепо

(подводят и разум, и стыд),

а он при галошах и хлебе

на койке полуторной спит.

Ведет он бесплатную секу

и видит вокруг, как рентген,-

опора рябого генсека

и секов поглаже, не ген.

Один, что попроще, к дивану

из мест приложенья труда

спешит, прилипая к экрану,

где гычит лохматый балда.

Другой на манер государства,

в бумагах запутав народ,

в параграфе пряча коварство,

до срока ворует и врет.

А третий в тиши кабинета,

как гвоздь под лопаткой страны -

удельный князек с партбилетом,

причина для звездной войны.

Он самый опасный и крепкий...

стоп-краник, Сусанин слепой.

Его наподобие репки

тянуть нужно только гурьбой.

И вот этот маленький дядя

все тыкает пальцем вперед,

куда поневоле, не глядя,

идет его местный народ.

И этих троих - миллионы.

живя. размножаясь, шаля.

используя наши законы,

ведут нас в пределы нуля,

людей благородной породы

они помогали распять.

В сравненьи с тринадцатым годом

их стало побольше раз в пять.

Стоит обыватель колоссом,

решающим между людьми.

Партай его в душу геноосе.

и СПИД его потрох возьми?..

От грани до грани веков

С протянутой ходим рукой,

меняя отца за отцом,

голодные, злые, босые.

Корабль сумасшедших,