Ни сика, ни бура, ни сочинская пуля —
иная, лучшая мне грезилась игра
средь пляжной немочи короткого июля.
Эй, Клязьма, оглянись, поворотись, Пахра!
Исчадье трепетное пекла пубертата
ничком на толпами истоптанной траве
уже навряд ли я, кто здесь лежал когда-то
с либидо и обидой в голове.
Твердил внеклассное, не заданное на дом,
мечтал и поутру, и отходя ко сну
вертеть туда-сюда – то передом, то задом —
одну красавицу, красавицу одну.
Вот, думал, вырасту, заделаюсь поэтом —
мерзавцем форменным в цилиндре и плаще,
вздохну о кисло-сладком лете этом,
хлебну того-сего – и вообще.
Потом дрались в кустах, еще пускали змея,
и реки детские катились на авось.
Но, знать, меж дачных баб, урча, слонялась фея —
ты не поверишь: все сбылось
2007
Антологическое
Се́нека учит меня
что страх недостоин мужчины
для сохраненья лица
сторону смерти возьми
тополь полковник двора
лихорадочный треп первой дружбы
ночь напролет
запах липы
уместивший всю жизнь
вот что я оставляю
а Сенека учит меня
2008
Мама маршевую музыку любила.
Веселя бесчувственных родных,
виновато сырость разводила
в лад призывным вздохам духовых.
Видно, что-то вроде атавизма
было у совслужащей простой —
будто нет его, социализма,
на одной шестой.
Будто глупым барышням уездным
не собрать серебряных колец,
как по пыльной улице с оркестром
входит полк в какой-нибудь Елец.
Моя мама умерла девятого
мая, когда всюду день-деньской
надрывают сердце “аты-баты” —
коллективный катарсис такой.
Мама, крепко спи под марши мая!
Отщепенец, маменькин сынок,
самого себя не понимая,
мысленно берет под козырек.
2008
Голливуд
Федеральный агент не у дел и с похмелья
узнает о киднеппинге по CNN.
Кольт – на задницу, по боку зелье —
это почерк NN!
Дальше – больше опасных вопросов.
Городской сумасшедший сболтнул, где зарыт
неучтенный вагон ядовитых отбросов.
“Dad!” – взывает девчушка навзрыд.
В свой черед с белозубою шуткой
негр-напарник приходит на помощь вдвоем
с пострадавшей за правду одной проституткой —
и спасен водоем.
А к экрану спиной пожилой господин,
весь упрек и уныние, моет посуду
(есть горазды мы все, а как мыть – я один) —
и следы одичания видит повсюду.
Прикрываясь ребенком, чиновная мразь
к вертолету спешит. Пробил час мордобоя.
Хрясь наотмашь раскатисто, хрясь!
И под занавес краля целует героя.
И клеенчатый фартук снимает эстет.
С перекурами к титрам домыта посуда.
лабиринтом бредет, как в бреду Голливуда,
окликая потемки растерянно: “Dad?!”
2009