Стихотворения

Карнавала тогда хватало с избытком. Москва ожидала голода и холода. Когда какая-то уличная хамка крикнула по старинке провинциальной чете вдогонку: “Понаехали тут!”, те обернулись, и провинциалка со зловещей улыбкой сказала: “А мы ведь скоро перестанем ездить”. И я мигом представил себе всю обреченность горожанина, отрезанного от пригорода и деревни – от прокорма. По совету дядюшки, ангела-хранителя, я купил на рынке у Киевского вокзала печку-буржуйку, а дядя сказал, что когда дойдет до дела, он научит ею пользоваться – по эвакуационной памяти. Магазины пустовали, как маленькие филиалы Каракумов. Иногда что-то распределяли в давке, граничащей с мордобоем. Дочь и сын изредка приносили “гуманитарку”, распределявшуюся в детских учреждениях: импортное сухое молоко и банки с ветчиной. Как-то раз я достал из почтового ящика повестку из окраинного хладокомбината. Недоумевая, поехал. Друг молодости Давид Осман прислал из Америки плиту льда, битком набитую куриными ножками. Так мы и откалывали от нее всю зиму на балконе по одной детям на ужин. Раз позвонили из профсоюза литераторов при издательстве “Художественная литература”, что переводчикам завезли стиральный порошок. В подвале на Малой Грузинской, где предполагалась раздача, стояли впритык десятки обнадеженных литераторов – и ни с места. Наконец откуда-то из недр подвала крикнули, что машина пришла, но некому разгружать. Я был в числе трех вызвавшихся мужчин. По окончании разгрузки нас премировали пачкой “Лотоса” сверх положенных двух в одни руки. По месту жительства выдавались талоны на водку, табак, сахар, носки. Помню, как я затаил дыхание, когда замороченная сотрудница домоуправления по ошибке выписывала мне водочный талон на четырехлетнего сына. При всем при том у нас с Леной скопилось какое-то невероятное количество бессмысленных дензнаков. Чтобы хоть как-то их потратить, мы уехали всей семьей на лето в Израиль к родственникам. В условиях израильской рыночной экономики наши баснословные богатства улетучились недели за две. Меня взял грузчиком Алеша Магарик – он к тому времени уже вышел из омского лагеря и четыре года как промышлял извозом в Израиле: развозил по адресам мебель, холодильники и т. п. Раз, согнувшись в три погибели, я пер на спине по ближневосточному зною холодильник где-то в Гило и с одышкой сетовал, что почти месяц нахожусь в Земле обетованной, а так и не видел… ну хоть Вифлеема. “Разогнись чуток – он внизу под тобой!” – сказал мой глумливый босс и товарищ. И впрямь: под горой пестрел арабский город Бейт-Лехем.

Тем израильским летом мы с женой делали что попало: драили детский сад, убирали квартиру к приезду знатного раввина, собирали фрукты на плантации под Рамаллой, объездили с малыми детьми всю страну – было хорошо.

В 1991 году, как раз в августе, мы чудом разъехались с соседским милицейским семейством и обзавелись двухкомнатной квартирой там же, в Замоскворечье. Эпизодические заработки и мне и жене перепадали все реже. Года два мы жили тем, что ночами расфасовывали по конвертам, сверяясь с квитанциями, свадебные заказы фотоателье и надписывали адреса заказчиков. Справочник почтовых индексов лежал в красном углу квартиры. Деньги были нужны позарез. Как-то вечером зашла подруга юности Наташа Молчанская (она служила в двух шагах – в “Иностранной литературе”) и сказала, что освободилось место в отделе критики и публицистики, не хочу ли я попробовать. “Попробовать можно, – решил я. – Мне не впервой, ближе к лету уволюсь”. (Я пишу это в самом конце 2011 года. До пенсии мне остался год. Я так и не уволился.)

В сентябре 1993 года я оформился на работу в журнал “Иностранная литература”. А в октябре – по ночному радиопризыву премьера Гайдара – принял участие в городских волнениях: строил баррикады на нынешней Никольской, где тогда находилась редакция “Эха Москвы”. Когда мы перегородили улицу всякими случайными и тяжелыми предметами – металлоломом, бетонными чурками и проч., сухощавый напарник спросил меня, держал ли я в руках оружие. “Нет, – ответил я, – а вы?” – “Я военный”, – сказал он. Потом по пустынной улице навстречу баррикаде пошли какие-то люди, человек пять. “Кто идет?” – крикнули, как в кино, с нашей стороны. “Свои!” – послышалось в ответ, и на меня повеяло бредятиной гражданской войны: какие свои , кому свои ?.. Потом я устал и сел покурить на бочку, как оказалось – с бензином, и не сразу понял, почему эти посторонние люди орут на меня. Тогда я почувствовал себя нелепым и лишним и пошел на другую сторону реки – домой.

Спустя несколько дней в редакции заместитель главного редактора японист Григорий Чхартишвили со сдержанной улыбкой сказал, что добровольцев-бюджетников, участвовавших в недавних событиях на президентской стороне, премируют отгулами, но журнал – не бюджетная организация, поэтому мне отгулы за героизм, увы, не положены. Такой юмор в моем вкусе, и теперь мы почти двадцать лет дружим семьями, хотя “меж нами все рождает споры”.

* * *