В пещере Маабде близ Монфалута, На правом берегу реки Нила, Там, где у Фив он поворачивает круто, Лежат предки нашего "Крокодила". Окутанные пещерного мглою, В полотнах, пропитанных смолою, Древней-предревней тайной запечатленные — Лежат их мумии нетленные. Словом, не имеет нынче земля Такого царя иль короля, Чья бы родословная так далеко заходила, Как родословная нашего "Крокодила". Он, чья слава в эти дни Начинает греметь повсеместно, Был рано оторван от отца и родни. Когда он родился, никому неизвестно. Как жил его отец и на какие средства, Кто были его друзья детства, Кто ему внушал первые начатки знания, — Об этом он сохранил смутные воспоминания. Не будем говорить о Ниле и пирамидах, О всех претерпенных "Крокодилом" обидах, О его упованиях на будущее лучшее, — Об этом расскажем при подходящем случае. Главное то, что в 1883 году Очутился он в питерском Зоологическом саду И — в России такие случаи были нередки — 35 лет не выпускался из железной клетки. Выставленный всем напоказ, Потеха для праздных глаз, Пугало для барынь чувствительных, Сколько претерпел он насмешек язвительных, колько получил плевков и пинков От пьяных озорников, От мещан, в саду очутившихся, На полтину раскутившихся, От почетных и непочетных гостей, От важных и неважных властей, От всех, до городового включительно, Торчавшего у клетки многозначительно, Толстые усы разглаживавшего, Публику осаживавшего: "Осади… Осади!.. Осади!.. Экого чуда не видали!.." Болтаясь, блестели у него на груди Медали, медали, медали… Публика "Крокодилу", бывало, дивится: Ахает дебелая девица. Шустрая барынька рукавом закрывается: "Ужас! Ужас! Ужас!" А лакированный хлыщ за ней увивается: "Похож на вашего мужа-с!" Другой муж с прилизанной внешностью Жену от клетки отводит с поспешностью: "Не гляди!.. Не гляди!.. В твоем положении… ("Положение" ясное: платье не сходится) Будешь иметь крокодила в воображении, Потом крокодил и уродится!!" . . . . . . Был "Крокодил" в унижении, У всех в пренебрежении, Кормили его, чем попало, Колотили по крокодильей коже. Натерпелся он горя немало И насмотрелся тоже. Был для всех он примером безобразия, Издевалась над ним знать и буржуазия, Особливо ж терпел он от мещанства, От мещанского нестерпимого чванства. 35 годиков — шутка! — Не знал он светлого промежутка. Один царь помер, другого — скинули: Казалося, дни беспросветные минули, Но и керенская пора Не принесла "Крокодилу" добра. Только после большевистского переворота Выпустили "Крокодила" за ворота: "Иди, гуляй на полной воле, — Самим есть нечего боле!" И вот наш "Крокодил", везде шатающийся Теперь "Крокодил" самопитающийся, В довольстве и почете, На собственном, как говорится, расчете, Заведя немалую семеечку, Не обходится государству и в копеечку. А польза от него несомненная. "Сторонися, "публика почтенная"!" Не дай бог в его страшную пасть Спекулянту-буржую попасть, А тем паче — проплеванному мещанину: Сделает из них "Крокодил" мешанину — Косточки только — хрусть, хрусть! Вот тебе "Не рыдай" и "Кинь грусть!", Вот тебе эрмитажное увеселение! Вот тебе новобалетное оголение! Вот тебе нэповская литература С откровенным белогвардейским лейтмотивом! Вот тебе волчьи зубы и шкура Под скрыто эсэровским кооперативом! Вот тебе бюрократическая повадка! Вот тебе наглая взятка! Вот тебе хозяйский прижим! Это тебе не старый режим: Заехал в зубы — получи обратно! Хозяйничай, сволочь, аккуратно, Барыши к барышам прикладывай, А в "трудовой кодекс" поглядывай, Потому что не уйдешь от беды: Есть у нас "Крокодил" и суды. В суд попадешь — наскачешься, В "Крокодил" попадешь — наплачешься, От слез твоих каменная отсыреет плита, По всей улице сделается слизко.