С тех пор как мир стоит, — не три, четыре года, — Две силы борются: владыки и рабы, — И он неотвратим, как приговор судьбы, Час предрешенного исхода Их титанической борьбы. Чем ближе этот час, тем яростнее схватки И тем опаснее наш каждый ложный шаг: Пускай порой ликует враг: "Рабы отброшены! Ряды их стали шатки!" Мы, маневрируя и обходя рогатки, Несем уверенно наш пролетарский стяг. Отчаянье родит безумие героев, Готовых жертвовать и делом и собой. Но мы не прельщены отвагою слепой И отступаем мы, чтоб, нашу мощь утроив, С тем большим мужеством вступить в последний бой! Сегодня, празднуя со всем рабочим миром Наш праздник красный, трудовой, Мы, может, встретимся не раз с церковным клиром И будем видеть, как советскою Москвой То там, то здесь пройдет молящаяся группка. Да, это темноте народной, вековой Есть тоже грустная уступка. Но кто, какие господа Дерзнут уверить нас с насмешкою холодной, Что светом знания мы темноты народной Не одолеем никогда?! Да, может, вы не раз, герои-ветераны, Отступите то здесь, то там перед врагом, Уступите в одном, чтоб выиграть в другом, Но близок час, когда, воспламенив все страны, К твердыне вражьей вы приставите тараны, Громя убийц, круша последний их оплот, Свершая наш обет и боевые клятвы. Все жарче солнца луч. И близко время жатвы. Мы сделали посев. И мы получим плод.
БРАТСКОЕ ДЕЛО
С весны, все лето, ежедневно По знойным небесам он плыл, сверкая гневно, — Злой, огнедышащий дракон. Ничто не помогло: ни свечи у икон, Ни длиннорясые, колдующие маги, Ни ходы крестные, ни богомольный вой: Ожесточилася земля без доброй влаги, Перекаленные пески сползли в овраги, Поросшие сухой, колючею травой, И нивы, вспаханные дважды, Погибли жертвою неутоленной жажды. Пришла великая народная беда.
* * *
Есть, братья, где-то города: Раскинув щупальцы, как спруты-исполины, Злом дышат Лондоны, Парижи и Берлины. Туда укрылися былые господа, Мечтающие вновь взобраться нам на спины И затаившие одно лишь чувство — месть. О, сколько радостных надежд несет им весть, Что солнцем выжжены приволжские равнины, Что обезумевший от голода народ, Избушки бросивши пустые и овины, Идет неведомо куда, бредет вразброд, Что голод, барский друг, "холопскому сословью" Впился когтями в грудь, срывая мясо с кровью, И что на этот раз придушит мужика Его жестокая костлявая рука. А там… ах, только бы скорее!.. Ах, скорее!.. И рад уже эсер заранее ливрее, В которой будет он, холуй своих господ, Стоять навытяжку, храня парадный ход: — Эй, осади, народ!.. Не то чичас по шее!.. Эй, осади, народ!..