Стихотворения и переводы

Таких слов у автора «Золотого веретена» не бывало. Он стремился понять свою эпоху, ее пафос, ее душу. Нельзя сказать, чтобы такое понимание представляло для Вс. Рождественского значительную трудность. Говорить о том, что Вс. Рождественский переживал, переходя к стихам «Большой Медведицы», серьезную мировоззренческую ломку, было бы крайне неточным. Ломался голос, перестраивалось слово, менялась музыка стиха — его ритм, его интонация. В творчестве Вс. Рождественского музыкально-речевая интонация всегда имела огромное значение. Не случайно он был так восприимчив и чуток к музыке и впоследствии так много времени отдал музыкальному театру, став автором стихотворных оперных либретто. Как правило, своим возникновением его стихи были обязаны первичному интонационному толчку, но «голосовые связки» его стиха, по его собственным словам, долго не могли претворить звуки и шумы времени во внятную и адекватную смыслу эпохи поэтическую речь. В «Большой Медведице» он осваивал темы и мотивы, прежде почти не появлявшиеся в его творчестве. Не изменяя лирической и романтической природе своего дарования, то есть по существу оставаясь самим собой, он не только пишет о крупных исторических событиях, но и включает в них факты собственной жизни. То, что прежде казалось ему непоэтичным (стройка, быт), теперь стало входить в стих и превращаться в поэзию. Реалистическая природа его таланта освобождалась от одежд эстетизма и декоративной праздничности, чтобы сомкнуться с реальной действительностью.

У нас под снегом сфинксы, и закат
Как знамя рваное, и шпиль огнистый,
И полукругом врезанный Сенат,
Где у костров стояли декабристы.
Прожектором взрезая черноту
Подъемных кранов, якорей и тросов,
У нас под ветром взморья на мосту
Катил Октябрь бушлатный вал матросов.

(«У нас под снегом сфинксы, и закат…»)

Основная интонация этой книги — энергичная, волевая, можно сказать, «тихоновская». Резкий, решительный жест, упругая походка главенствуют в стихах «Большой Медведицы».

Как хочешь яблоко зови,
Да только нет другого.
Не для того ль и соль в крови,
Чтоб оседать на слово?

(«Толкнул в плечо, сказал: „Пора!..“»)

Многое плодотворно завязалось в этой книге: и тема истории, сопряженная с давними и современными революционными события ми, и тема культуры; по-новому восприняты и образ города, взятого в единстве его историко-культурных и архитектурных аспектов, и картины русской природы.

Принципиальную роль в «Большой Медведице» играла интимная лирика — любовная и пейзажная. Дело в том, что примерно с середины двадцатых годов все чаще раздавались голоса об «архаичности» лирического поэтического сознания, о ненужности лирики, ее враждебности и чуждости громкому, «нелирическому», индустриальному веку. Эта проблема волновала многих; глубокой болью, драматической растерянностью отзывалась она в стихах и высказываниях самых различных художников, чье дарование было по преимуществу именно лирическим. Широко известным было стихотворение Н. Асеева о «стальном соловье», явившемся заменить живое певческое сердце поэта. Вс. Рождественский не знал в этом отношении никаких колебаний: внутренне для него этой проблемы как бы не существовало, с демонстративным пренебрежением он игнорировал ее как выражение упрощенчества и вульгаризации. В своей пейзажной лирике он был особенно близок С. Есенину — с ним связывали его и дружеские отношения. Его пейзажные стихи полны сыновней щемящей грусти, любви и нежности, в их музыке слух улавливает легкий отзвук есенинской светло-печальной мелодии.

Спят плоты у желтого суглинка,
Сизый дым ложится за костром,
Небо — точно глиняная кринка
С розовым топленым молоком.

…Жизнь моя, от васильков и кашки,

Как река, ты вышла на простор!
Больше мальчик в ситцевой рубашке
Не подбросит вереска в костер.

Но живет в душе его вечерней,

От костра затянутой дымком,
Тот же месяц — золото по черни,
Тот же в вишнях утонувший дом.

(«Вижу я: у городской заставы…»)

В отличие от прежних книг в «Большой Медведице» заметно сказалось и воздействие Блока: главным образом в историко-культурной трактовке Петербурга, в теме «русской Бури», но также и в любовной лирике — с ее страстным, вихревым движением и беззащитностью «земного сердца».