Стихотворения и переводы

Конечно, новая книга, исподволь завязывавшаяся из стихов 1927–1928 годов, не означала разрыва с недавними обретениями. В книгу «Гранитный сад» (1929) Вс. Рождественский включил произведения, входившие в «Большую Медведицу», но лишь те, что в свое время действительно прокладывали для него пути в будущее, например стихотворение «Крысы грызут по архивам приказы…», исполненное патетики воспоминаний о днях Революции. Теперь мотив этого стихотворения подхвачен и развит в «Октябрьской погоде», где появились строчки, которые могут стать эмблематическим выражением нового этапа в гражданском и литературном развитии поэта:

Я хочу октябрьскую погоду
Провести сквозь песню до конца!

Вс. Рождественский формально не входил ни в одну из литературных группировок двадцатых годов. Принципы реалистического искусства, всегда дорогие и непреложные для него, освященные великими традициями классической поэзии, представлялись ему достаточно широкими для плодотворных творческих исканий. Будучи романтиком по складу характера, он справедливо считал, что сочетание правдивости в изображении жизни с долей вымысла и воображения, тщательность в ремесле и неустанность исканий — главные залоги писательского успеха. Но среди пестроты тогдашних литературных групп его внимание все же остановило небольшое творческое объединение «Содружество», в которое входило несколько ленинградских писателей (Н. Браун, М. Комиссарова, Н. Баршев, Б. Лавренев, А. Чапыгин, М. Козаков, Д. Четвериков и др.). «Содружники» заявляли, что ощущают себя «современниками… великой эпохи, участниками ее мирового призвания и дела»[23]. Единственное, что, по-видимому, могло смущать Вс. Рождественского в платформе «Содружества», но на что он, надо думать, не обратил особого внимания, памятуя о неизбежной для всякой группы разноголосице талантов, это их скептическое отношение к романтизму. Впрочем, присутствие в группе Б. Лавренева могло совершенно успокоить его и на этот счет.

Со стихов, составивших книгу «Гранитный сад», то есть примерно с 1927–1928 годов и намного дальше, началась для поэта очень сложная, порою смутная, противоречивая, но зато чрезвычайно интенсивная по творческому напряжению пора поисков, досадных срывов, удач, возвращений вспять и резких рывков вперед. Он всегда был художником неизменно честным перед самим собой и перед своей работой. Смотреть «новыми глазами», как он выразился в письме, было его целью, стремлением и заветным желанием. Он понимал, что эпоха требует особого поворота зрения, каких-то иных красок и даже конкретных и специальных знаний. Изменялись люди, их психология, их привычки; менялся интерьер, пейзаж; в интимные переживания людей, в традиционные человеческие драмы входили «производственные» коллизии. Страна жила в ускоренном ритме начавшихся пятилеток. Ощущение новизны, небывалости было во всем. Слово не поспевало за событием. Некоторые вещи еще не имели имен, и поэзия не знала, как к ним подступиться. Из-под пера Вс. Рождественского выходили стихи, которые он потом никогда не включал в свои сборники; он еще как бы учился говорить на языке индустриальной эпохи, словами рабфаковок и рабочих парней, но вместо поэзии на бумаге появлялись рифмованные строки, похожие на бодрые, чуть ли не «частушечные» лозунги, как, например, в стихотворении «Ледоход»:

А Весна с парнишкой Маем —
Комсомолка, не Весна —
То поет ночным трамваем,
То стучится у окна…

Подхватив припев горячий,

Становись в ряды и пой —
На земле нельзя иначе
Слиться с пламенной толпой!

Не случайно именно в эти годы Вс. Рождественский много размышляет о задачах и судьбах искусства. Он пишет небольшую проникновенную поэму о художнике Федотове, стихи о Лермонтове, о Некрасове. Эти произведения были первыми предвестниками большого цикла о людях русского искусства — поэтах, художниках, старых мастерах ваяния и архитектуры. Впоследствии он создаст и книгу прозы о поэтах пушкинской плеяды («В созвездии Пушкина», М., 1972).

Вс. Рождественский много путешествует, и горячий строительный азарт первых пятилеток радостно будоражит и перестраивает его стихи. Он был в Закавказье на строительстве медеплавильного завода, где работал в многотиражке и близко познакомился с трудовым многонациональным кавказским миром, видел строительство Днепрогэса и создание Турксиба, путешествовал по Узбекистану и бескрайним казахстанским степям. Его стих, всегда жадный до впечатлений, обладавший счастливой способностью с одухотворенной точностью передавать чувственный облик мира, был буквально захлестнут радостью и полнотой бытия.

Ему, поэту Севера, художнику, привыкшему к скромным, приглушенным краскам, внезапно открылась земля, ранее более известная по романтической литературе, по гриновскому многоцветному, шумному и экзотическому Зурбагану.