Кровь черную на землю пролилаНочь сентября. Не видно уж села.Исчезли в мраке низенькие хаты.Лишь в панском доме, мраком не объяты,Сверкают окна — тени за стеклом:То профиль там покажется, потомРуки движенье. Нежных муз и грацийЛюбитель щедрый (столько ассигнаций,Да и труда в спектакли он вложил!) —Пан Замитальский нынче пригласилНа ужин и соседей и знакомых.Конечно, не в таких сейчас хоромахОн проживает — да, проходит всё! —Однако тут найдется то да се, —Карповичей, Медынских мы уважим.Долг хлебосольства — просто, пане, скажем!Поужинав, прополоскавши ротВенгерским, он изрядный анекдотИм рассказал; кому какое дело,Что дамы раскраснелись! Правда, смелоНемного… смеха всё ж не превозмочь.Вот кровью черной сумрачная ночьИ панский дом теперь уж затопила.Уснули все… Вин многолетних силаДремоте чар немало придала.Кого же тут окутывает мгла,Как будто материнскою полою?Кто крадется к застывшему покою,Где свет угас и смолкли голоса?Как видно, свой: не слышно лая пса.Играет пес да ластится вертляво…Уснули! Спят! На сон спокойный правоДала им сытость и скрепила власть.Спит пан Медынский — лишь недавно всластьОн целовал спасенную Марину…Спит Замитальский, — погрузись в перины,Он лысину в подушках утопил…Спит пан Карпович, — в грезах совершилОн многие чудесные поступки…Младенцем спит, слегка надувши губки,Его толстуха, тощего ксендза Поклонница…Сомкнув свои глаза,Так соблазнительно вдоль одеялаВ постели Стася руки разметала…И каждый в мир мечтаний унесен…С тобою явь сравнится ли, о сон, —Где, всё забыв, не внемлем укоризне,Где всё живет, но всё не то, что в жизни,Где ни сомнений, ни раздумий нет…Уснули! Спят! Дневных поступков следИх в запоздалый трепет уж не бросит!Вот пан Карпович — раз на сенокосеОн как-то был. И в этот самый день«Безбожного Вольтера дребедень»(Супруги набожной определенье)Иль «дивное народам вразумленье»(Вольтера так сам пан определял) —Ну, словом, на него тогда напалДух вольтерьянский — может быть, в квадрате!А дурни-хлопы — этот сброд завзятый! —Тот день считали праздником большим.Смешно сказать! Да, нелегко жить с ним,С таким народом! Словно с дикарями!Коварный дождик брызжет над полями —Им всё равно! Им — праздник! Сто чертей!«Накажет бог!» — Ну, с помощью плетейОн всех их выгнал в поле в тот денечек.(Замечу я… так… только между строчек,Что сам Вольтер, по правде вам сказать,Умело мог хозяйством управлять,И прибыли считал он досконально.)И все-таки тоска брала буквально,Что мозг мужицкий сумраком одет.А впрочем, не на благо было б — нет! —Когда б они, тупые поселяне,В церковном не барахтались тумане, —В бунтарскую они бы впали тьму.(Приходский ксендз — хвала его уму! —Всё понимал: ведь сам творец «Кандида»По воскресеньям ездил — пусть для вида —На мессу, как последний из дворян,Пример давая добрый для крестьян.)А в общем — ну народец! Боже правый!Что за приметы, песни! Что за нравы!Какая бездна дикости глухой!Почтительности даже нет простойПред институтом собственности, право!А в горечь дум к тому же влил отравуМальчишка — он на панском поле пасРябую телку… «Разве я припасТакое пастбище для мужичонки?»И не успел опомниться мальчонка,Как уж нагайка в воздухе свистит…Пусть в памяти он дольше сохранит,Как скот свой загонять в чужое поле!«Что? Я губу рассек тебе? не боле?..Пускай отец увидит твой иль дедМоей учебы незаживший след.Пусть розгами еще проучит внукаИль сына. Да! Наука — так наука!Учить их по-иному? Никогда!Ни совести не знают, ни стыда!..»Спит вольтерьянец. Образ мальчугана,На чьей губе еще сочится рана,Не встанет ночью. Глупость! Легкий шрам!А ты, ты всех изысканней меж дам,Медынская! Взгляни: в воде зеркальной,Блистая белизною идеальной,Нагая грудь твоя отраженаИ плечи — их Тибурций, вполпьяна,Лилейными назвал. А брови эти!..Но скрыты в обольстительном портретеЧерты жестокосердия и зла:Когда у туалетного столаНа горничных ты гневаться изволишь,Ты шпильками их прямо в груди колешь —За Клеопатрой царственной вослед.Да! Спишь и ты, в тебе тревоги нет,Под одеялом легким опочила.Твой муж — к нему богатство привалило —О юных позабыл своих годах,Твои желанья ловит он в глазах,Заботится, глядит, как на картину…Хотя, в театре увидав Марину —Мужичку и «актерку»: «Фу! Нашел!»,Он побледнел немного… Злой уколПочувствовала Стася… Но и только!Мир не нарушен в доме был нисколько,И даже спора не произошлоО том, чтоб к Замитальскому в селоПоехать погостить по приглашенью.Спит и Марьян. Не спать? Смущаться теньюБылого? Проиграл? Кого? Пустяк!Ведь за коня готов был он и такОтдать ее. Мужичку — вон из списка!Ну а теперь, теперь она «артистка»!Сыта, в довольстве, в славе, черт возьми!Притом — ведь всё известно меж людьми —Сам граф Ловягин, кавалер столичныйИ к женской красоте не безразличный(Он ей вниманья много уделялИ не одну красотку описалВ брошюрке «К малороссам из столицы»,Где лошади, собаки, молодицыВ букет прелестный объединены),—Так этот граф — конечно, рожденыЕго мечты стремленьем эстетичным —Не поскупится «кушиком приличным»(Его слова) на то, чтобы скорейКупить Венеру эту… У дверейБыла Марина, слышала, незрима,Как Замитальский в ухо «пилигримаЗемных красот» и «эллина» такой«Куш» прошептал, что тот, став сам не свой,Лишь рот раскрыл. Однако тут уменьеИ время роль играют. УкрашеньеВсей труппы не отдать же за пятак!Слуга покорный! Нет! Он не простак!А ведь дела такого стали сорта,Что нужен «куш». С деревни ни чертаНе вытянешь, а труппа… в свой чередС ней разоришься… Месяц — и банкрот…Затем-то Замитальский, кинув сети,Их затянул на страннике-эстете,Во сне червонцы ловит вновь и вновь…Ночь сумрачна. Как бы густая кровьЗастыла, обагрив земные раны……Вскочила Стася: «Что за отсвет странный?Огонь! Огонь!» Иль это всё во сне?Нет — огненные змеи по стенеПолзут и ноги жалят тонким жалом!..А за окошком, в очертанье алом,Мелькают люди, косы, вилы… А!..«Вы пляшете? Терпели мы года!Пляшите же! Ведь наши вам когда-тоПлясали обнаженные дивчата!Теперь, паны, пришел, как видно, час —Вы в пламени попляшете для нас!Бежать? Куда? Иль хочешь, чтоб подделаЯ вилами твое нагое тело,Медынская?» — «А, вот и ты, Марьян!Эх, на словах когда-то был ты рьян!Про братство, про любовь болтал, про волю!Последняя любовница на долюТебе, дружок, оставила пожар —Цветок румяный, новобрачным дар».— «А! Вы свершали договор торговый,Пан Замитальский, торговать готовыйВсем светом, лишь бы отыскался спрос!»С Ловягиным из рдяной мглы вознесХозяин руки белые. «Что? ЯркоГорят огни? И души жег нам жаркоТвоих утех, твоей забавы яд!Стоишь в окне? Твой жалкий молит взгляд:„Ведь я вам друг! Я человек душевный!“»Но вот топор сверкнул зарею гневнойИз темноты… «Руби!» — «Да нет, постой!»— «Пусть греются!» — «Паныч наш дорогой!Мое дитя испортил ты, Оксану,Припомни-ка!» — «Пусть доблестному пануПрипомнится тот радостный денек,Когда под звуки песни на пенекОн, пьяный, сел и криком наслаждался,А крик тот из конюшни раздавался.Стегать велел… разок… еще разок,Счет перепутав…» — «Вспомни-ка, панок,Припомни наши муки, наше горе,Наш горький пот и слез горючих море,Забавы, шутки! Жадный до похвал,Ты ради них, панок, учетверялДни барщины!» — «Мы все тут, лицедеи!Твои, наш пан, корыстные затеиНас оторвали от родных полей —Изображать вельмож да королей,Всё ж оставаясь жалкими рабами.Безвестный мир открыл ты перед нами,Нам показал приманку лучших дней,Чтоб нам казались вдвое тяжелейТе гири, что к ногам нам привязали!»— «Да, это мы сквозь тонкие вуалиНевинною сияли наготойПеред распутной, пьяною толпой,Покрытые мучительным позором…Да, это мы предстали вашим взорам —Плясуньи, феи, нимфы и певцы…»— «Калеки дочки, нищие отцы,Да малолетки сироты, да вдовы.Слуга, стелиться под ноги готовый,Покорный пахарь, дикий волопас —Мы все пришли! Встречай, хозяин, нас!Неси меды! Разлей хмельные вина!»— «Да, это я, красавица Марина,Твой выигрыш, игрушечка твоя!Тут было скучно, сумрачно, а яСто сотен свеч для пана засветила!»— «Бей! Режь! Пали!» И вот ширококрылыйПо всей усадьбе носится огонь.Уж не один хрипит предсмертно конь,Грызет поводья, дико бьет ногамиГорячий прах. Пурпурными цветами,Кровавыми снежинками летятИ падают, как снежные узоры,Те голуби, вздымал к которым взорыПан Замитальский там, у флигелька…Возмездья час! Как нож Зализняка,Как сабли Гонты быстрые удары —Сверкает гнев. Конюшни и амбары,Скирды, овины жадный пламень жрет.Пусть всех, пусть всех назавтра повлечетВ Сибирь свирепая, тупая сила.Пускай тюрьма! Пускай Сибирь! Могила! —Всё лучше, чем издевка, немощь, гнет!..Наум, согбенный, в зареве встает,Встает Марко с виском окровавлённым,С ножом в руках — блестящим, освященным,Клейменые восстали в кандалах,Сгустились тучи, громы в небесах,И песнь Кармалюка гремит грозою.И надо всем, багряною звездою,Стоит она, сомкнув свои уста,Стройна, прекрасна, но уже не та, —Не та, кого бросала в плач кручина, —А — гром! А — гнев! А — мщение! — Марина!1927–1932