Стихотворения и поэмы

Хриплый, придушенный стон часов
Заставил открыть глаза.
Было двенадцать. Улицу сон
Ночным нападеньем взял.

Зорким дозором скрестив пути,

Мгла заняла углы,
Даже фонарь не мог спастись
От черных гусениц мглы.

Оделся. Вышел один в тишине

Послушать башенный бой.
Тотчас же ночь потянулась ко мне
Колькиной мертвой рукой.

А я не знал: протянуть ли свою? —

Я ведь Кольку любил.
Думал недолго, свернул на юг,
И руку в карман вложил.

Так я шел час, два,

Три, четыре, пять,
Пока усталая голова
К руке склонилась опять.

И только хотел я назад свернуть,

Прийти и лечь в постель,
Как вором ночным, прорезав путь,
Ко мне подошла тень.

Я не дрогнул. Я знаю: давно

В Москве привидений нет.
И я сказал, улыбаясь в ночь:
«Милый, денег нет!

Ты знаешь, после дней борьбы

Трудно поэтам жить,
И шелест денег я забыл,
И что на них можно купить.

Смотри: на мне уже нет лица,

Остался один аппетит,
И щеки мои — как два рубца,
И голод в них зашит».

Она мне ответила — эта тень —

Под ровный башенный бой:
«Время не то, и люди не те,
Но ты — остался собой.

Ты всё еще носишь в своих глазах

Вспышки прошлых дней,
Когда в крадущихся степях
Шел под командой моей.

Степь казалась еще темней

От темных конских голов,
И даже десяток гнилушек-пней
Казался сотней врагов.

В такие минуты руки мглы

Воспоминания вяжут в узлы
И бросают их на пути,
Чтоб лошади легче было идти.

А лошади, знаешь ты, всё равно,

Где свет горит и где темно,
В такие минуты лошадь и та —
Словно сгущенная темнота.

Не знаешь: где фронт, где тыл,

Бьется ночи пульс.
Чувствуешь — движешься, чувствуешь — ты
Хозяин своих пуль.

Время не то пошло теперь,

Прямо шагать нельзя.
И для того, чтоб открыть дверь,
Надо пропуск взять.

Нынче не то, что у нас в степи, —

Вольно нельзя жить.
Строится дом, и каждый кирпич
Хочет тебя убить.

И ты с опаской обходишь дом,

И руку вложил в карман,
Где голодающим зверьком
Дремлет твой наган».

Она повторила — эта тень —

Под ровный башенный бой:
«Время не то, и люди не те,
Но ты — остался собой.

Не как пуля, как свеча,

Будешь тихо тлеть…»
И я сказал: «У меня печаль,
У меня — товарищ в петле!

Ты знаешь: к обществу мертвецов

Я давно привык,
Но синим знаменем лицо
Выбросило язык.

И часто я гляжу на себя,

И руки берет дрожь,
Что больше всех из наших ребят
Я на него похож!»

Сумрак не так уже был густ,

Мы повернули назад,
И возле дверей моих на углу
Мне мой взводный сказал:

«В стянутых улицах городов

Нашей большой страны
Рукопожатия мертвецов
Ныне отменены.

Вот ты идешь. У себя впереди

Шариком катишь грусть,
И нервный фонарь за тобой следит,
И я за тебя боюсь.

Видишь вон крышу? Взберись на нее,

На самый конец трубы, —
Увидишь могилы на много верст,
Которые ты забыл.

И над землею высоко,

С вершины, где реже мгла,
Увидишь, как кладбище велико
И как могила мала!»

Он кончил. Выслушав его,

Фонарь огонь гасил.
И я молчал… А ночь у ног
Легла без сил.

Ушел, и сонная земля

Работы ждет опять…
Спасская башня Кремля
Бьет пять.

В небе утреннем облака

Мерзнут в синем огне —
Это Колькина рука
Начинает синеть…