Стихотворения и поэмы

В угрюмой тьме затерянной долины,
Вдали от влажной свежести зари,
И полдня жгучего, и одинокой
Звезды вечерней, — в мрачной тишине
Сидел Сатурн, как тишина, безмолвный,
Недвижный, как недвижная скала.
Над ним леса, чернея, громоздились
Подобно тучам. Воздух так застыл,
Что в нем дыханья б даже не хватило
Пушинку унести; и мертвый лист,
Упав, не шевелился; и беззвучно
Поток струился под налегшей тенью
Низвергнутого божества; Наяда,
Таившаяся в темных тростниках,
К губам холодный палец прижимала.
Вдоль полосы песчаной протянулись
Глубокие, неровные следы
К стопам Сатурна. На холодном дерне
Покоилась тяжелая рука
Титана — равнодушная, немая,
Безвластная. Не открывая глаз,
Он словно к матери своей Земле
Клонился, ожидая утешенья.

Казалось, чтобы пробудить его,

Нет силы соразмерной. Но пришла
Та, что коснулась родственной рукою
Его широких плеч, склонясь пред ним
В почтительности скорбной и глубокой.
Она была богиней на заре
Рожденья мира; даже Амазонка
Предстала б карлицею рядом с ней;
Она могла бы гордого Ахилла,
За волосы схватив, пригнуть к земле
Иль Иксиона колесо — мизинцем
Остановить. Ее прекрасный лик
Был больше, чем у Сфинкса из Мемфиса,
Которому дивились мудрецы,—
Но как не походил на мертвый мрамор,
Как он светился красотой Печали,
Печали, что превыше Красоты!
Она прислушивалась к тишине
С тревогой — словно тучи первых бедствий
Растратили уже свои грома
И новые отряды тьмы зловещей
От горизонта двигались… Прижав
Одну ладонь к груди, как будто ей,
Богине, что-то причиняло боль
В том месте, где у смертных бьется сердце,
Другой рукою тронув за плечо
Сатурна и к виску его приблизив
Полураскрытые уста, она
Заговорила звучным, как орган,
Певучим голосом… Вот слабый отзвук
Тех слов (О, как ничтожна наша речь
В сравненье с древним языком богов!):
«Сатурн, очнись!.. Но для чего зову
Тебя очнуться, свергнутый владыка!
Могу ль утешить чем-нибудь? Ничем.
Увы, ты небом предан, и земля
Тебя, бессильного, не признает
Монархом; океан вечношумящий
Отпал от скиптра твоего; и мир
Лишился первозданного величья.
Твой гром, под власть чужую перейдя,
Грохочет, необузданный, в эфире,
Доселе ясном; молния твоя
Беснуется в неопытных руках,
Бичуя все вокруг и опаляя.
Мучительные, злые времена!
Мгновенья, бесконечные, как годы!
Так беспощадно давит эта боль,
Что не передохнуть и не забыться.
Так спи, Сатурн, без пробужденья спи!
Жестоко нарушать твою дремоту,
Она блаженней яви. Спи, Сатурн! —
Пока у ног твоих я плачу горько».

Как в летнюю магическую ночь

Под пристальным сиянием созвездий
Беззвучно грезит усыпленный лес,
И вдруг проходит одинокий шорох,
Как в море одинокая волна,—
И снова тишина, — так отзвучали
Ее слова. В слезях она застыла,
К земле припав своим широким лбом
И словно шелковистое руно
Рассыпав волосы у ног Сатурна.
Так минул месяц, совершив в ночи
Свои серебряные превращенья,
И целый месяц оставались оба
Недвижны, словно изваянья в нише:
Оцепенелый бог, к земле склоненный,
И скорбная сестра, — пока Сатурн
Не поднял от земли померкший взор
И, оглянувшись, не увидел гибель
Своей державы, весь угрюмый мрак
Долины той — и возле ног своих
Коленопреклоненную богиню.
И вот он начал говорить, с усильем
Ворочая застывшим языком,
И мелкою осиновою дрожью
Дрожала борода его: «О Тейя,
Супруга светлого Гипериона!
Дай мне взглянуть в твое лицо, чтоб в нем
Прочесть свою судьбу; скажи, сестра,
Ужель ты узнаешь Сатурна в этом
Бессильном образе? ужель ты слышишь
Сатурна голос? или этот лоб,
Изрезанный морщинами невзгод,
Лишенный драгоценной диадемы,—
Чело Сатурна? Кто исхитил силу
Из рук моих? Как вызрел этот бунт,
Когда, казалось, я железной хваткой
Держал Судьбу в могучем кулаке?
Но так случилось. Я разбит, раздавлен
И потерял божественное право
Влияния на ход светил ночных,
Увещевания ветров и волн,
Благословения людских посевов —
Всего, в чем может Высшее Начало
Излить свою любовь. Я сам себя
Не обретаю в собственной груди;
Не только трон — я суть свою утратил
И впал в ничтожество. Взгляни, о Тейя!
Открой свои бессмертные глаза
И взглядом обведи простор вселенной:
Пространства мглы — и сгустки ярких звезд,
Края, где дышит жизнь, — и царства хлада,
Круги огня — и адское жерло.
Вглядись, о Тейя, может быть, увидишь
Крылатую какую-нибудь тень
Иль буйно мчащуюся колесницу,
Спешащую отвоевать обратно
Утраченные небеса; пора!
Сатурн обязан снова стать царем,
Блистательной победой увенчаться!
Мятежников я свергну — и услышу,
Как трубы золотые возвестят
О торжестве, как праздничные гимны
С сияющих прольются облаков,
Призывы к миру и великодушью,
И переливчатые звуки лир…
И много небывалой красоты
Тогда родится в мир — на удивленье
Всем детям неба. Я отдам приказ!
О Тейя, Тейя! Что с Сатурном стало?»

Одушевленный, он уже стоял,

Сжимая длани; пот с чела струился;
Его седая грива разметалась,
Пресекся голос. Он уже не слышал
Стенаний Тейи; лишь глаза сверкнули,
И с уст сорвались грозные слова:
«Что ж! разве разучился я творить?
Не в силах новый мир создать, разрушив
И уничтожив этот? Дайте новый
Мне Хаос, дайте1» Этот грозный крик
Достиг Олимпа и повергнул в дрожь
Бунтовщиков. Рыдающая Тейя
Воспряла и с надеждою в глазах
Заговорила страстно-торопливо:
«О, это речь Сатурна! Так скорее
Идем к собратьям нашим, чтоб вселить
В них мужество. Я поведу тебя».
И, умоляюще взглянув на бога,
Она пошла вперед, за нею вслед —
Сатурн; пред ними расступалась чаща,
Как облака пред горными орлами.
Взлетающими над своим гнездом.

Повсюду в этот час царила скорбь,

Стоял такой великий плач и ропот,
Что смертным языком не передать.
В укрытьях тайных или в заточенье
Титаны в ярости судьбу клянут,
К Сатурну, своему вождю, взывают.
Во всем роду их древнем лишь один
Еще хранит и силу и величье:
Один блистающий Гиперион,
На огненной орбите восседая,
Еще вдыхает благовонный дым,
Курящийся на алтарях земных
Для бога Солнца, — но и он в тревоге.
Зловещих предзнаменований ряд
Его смущает — не собачий вой,
Не уханье совы, не темный призрак
Полуночи, не трепетанье свеч,
Не эти все людские суеверья —
Но признаки иные поселяют
В Гиперионе страх. Его дворец —
От треугольных башен золотых
И обелисков бронзовых у входа
До всех бессчетных стен и галерей,
Лучистых куполов, колонн и арок —
Кроваво-красным светится огнем,
И занавеси облаков рассветных
Пылают багряницей; то внезапно
Затмятся окна исполинской тенью
Орлиных крыл, то ржаньем скакунов
Покои огласятся. В кольцах дыма.
Которые восходят к небесам
С холмов священных, ощущает бог
Не аромат, но ядовитый привкус
Горелого металла. Оттого-то,
До гавани вечерней доведя
Усталое светило и укрывшись
На сонном западе, дабы вкусить
Блаженный отдых на высоком ложе
И мелодическое забытье,
Не может он отдаться безмятежно
Дремоте, но угрюмо переходит
Шагами грузными из зала в зал,
Пока его крылатые любимцы
По дальним нишам и углам дворца
Прислушиваются, теснясь в испуге,
Как беженцы за городской стеной,
Когда землетрясенье разрушает
Их бастионы, храмы и дома.
Как раз теперь, когда Сатурн, очнувшись
От ледяного сна, за Тейей вслед
Ступал сквозь дебри сумрачного бора,
Гиперион, потемкам оставляя
Владеть землей, спустился на порог
Заката. Двери солнечных чертогов
Бесшумно отворились, — только трубы
Торжественных Зефиров прозвучали
Чуть слышным, мелодичным дуновеньем,—
И вот, как роза в пурпурном цвету,
Во всем благоуханье и прохладе,
Великолепный, пышный этот вход
Раскрылся, как бутон, пред богом солнца.

Гиперион вошел. Он весь пылал

Негодованьем; огненные ризы
За ним струились с ревом и гуденьем,
Как при лесном пожаре, — устрашая
Крылатых Ор. Пылая, он прошел
Под сводами из радуг и лучей,
По анфиладам светозарных залов
И по алмазным лестницам аркад
Сияющих, — пока не очутился
Под главным куполом. Остановись
И более не сдерживая гнева,
Он топнул в бешенстве, — и весь дворец
От основанья до высоких башен
Сотрясся, и тогда, перекрывая
Протяжный гром могучего удара,
Воскликнул так: «О сны ночей и дней!
О тени зла! О барельефы боли!
О страшные фантомы хладной тьмы!
О призраки болот и черных дебрей!
Зачем я вас увидел и познал?
Зачем смутил бессмертный разум свой
Чудовищами небывалых страхов?
Сатурн утратил власть; ужель настал
И мой черед? Ужели должен я
Утратить гавань мирного покоя,
Край моей славы, колыбель отрад,
Обитель утешающего света,
Хрустальный сад колонн и куполов
И всю мою лучистую державу?
Она уже померкла без меня;
Великолепье, красота и стройность
Исчезли. Всюду — холод, смерть и мрак.
Они проникли даже и сюда,
В мое гнездо, исчадья темноты,
Чтоб мой покой отнять, затмить мой блеск,
Похитить власть! О нет, клянусь Землей
И складками ее одежд соленых!
Мне стоит мощной дланью погрозить —
И затрепещет громовержец юный,
Мятежный Зевс, и я верну назад
Трон и корону — старому Сатурну!»
Он смолк; поток других угроз, готовых
Извергнуться, застрял в гортани. Ибо,
Как в переполненном театре шум
Лишь возрастает от призывов: «Тише!» —
Так после этих слов Гипериона
Фантомы вкруг него зашевелились
Озлобленней. Подул сквозняк. От плит
Зеркальных, на которых он стоял,
Поднялся пар, как от болотной топи.
И судорога страшная прошла
По мускулам гиганта, — как змея,
Обвившаяся медленно вкруг тела
От ног до шеи. На пределе сил
Он вырвался из давящих колец
И поспешил к восточному порталу,
Где шесть часов росистых пред зарей
Провел, дыханьем жарким согревая
Порог Восхода, очищая землю
От мрачных испарений — и дождем
Их низвергая в струи океана.
Горящий шар светила, на котором
Он совершал с востока на закат
Свой путь по небу, был закутан в ворох
Туч соболиных, но не вовсе скрыт
Глухою темнотой, — а прорывался
Светящимися линиями дуг.
Зигзагов и лучей по всей широкой
Окружности эклиптики — старинным
Священным алфавитом мудрецов
И звездочетов, живших на земле
Впоследствии и овладевших им
Трудами вековых пытливых бдений:
Те знаки сохранились и теперь
На мраморе расколотом, на черных
Обломках камня, — но забыта суть
И смысл утрачен… Этот шар огня
Стал расправлять при появленье бога
Сияющие крылья. Из потемок
Являлись, друг за другом восходя,
Их перья серебристые — и вот
Простерлись, озаряя поднебесье.
Лишь самый диск светила пребывал
В затменье, ожидая приказанья
Гипериона. Но напрасно он
Повелевал, чтоб вспыхнул новый день.
Не подчинялись больше божеству
Природные стихии. И рассвет
Застыл в начальных знаменьях своих.
Серебряные крылья напряглись,
Как паруса, готовые нести
Светило дня; раскрылись широко
Ворота сумрачных ночных пространств.
И, угнетенный новою бедой,
Склонился некогда неукротимый
Титан — и по гряде унылых туч,
По кромке дня и ночи он простерся
В свеченье бледном, в горести немой.
Склонясь над ним, глядели небеса
Сочувствующими очами звезд,
И вдруг донесся из ночных глубин
Проникновенный и негромкий шепот:
«О самый светлый из моих детей,
Сын Неба и Земли, потомок тайн.
Непостижимых даже мощным силам,
Тебя зачавшим, — отчего и как
Находит это тихое блаженство
И сладость содроганий, я не знаю,
Но все, что рождено от этих таинств,—
Все образы, все видимые формы —
Лишь символы, лишь проявленья скрытой,
Прекрасной жизни, всюду разлитой
В божественной вселенной. Ты возник
От них, о светлое дитя! От них —
Твои титаны-братья и богини.
Жестока ваша новая вражда;
Сын на отца поднялся. Видел я,
Как первенец мой сброшен был с престола;
Ко мне он руки простирал, ко мне
Взывал сквозь гром. А я лишь побледнел
И тучами укрыл лицо от горя.
Ужель и ты падешь, как он? Мне страшно,
Что стали непохожи на бессмертных
Мои сыны. Вы были рождены
Богами, и богами оставались
И в торжестве, и в горести — царями
Стихий, владыками своих страстей.
А ныне я вас вижу в страхе, в гневе,
Объятыми сомненьем и надеждой,
Подобно смертным людям на земле.
Вот горький признак слабости, смятенья
И гибели. О сын мой, ты ведь бог!
Ты полон сил стремительных, ты можешь
Ударам Рока противопоставить
И мужество, и волю. Я — лишь голос,
Живу, как волны и ветра живут,
Могу не больше, чем ветра и волны.
Но ты борись! Ты можешь упредить
Событья и схватить стрелу за жало,
Пока не прозвенела тетива.
Спеши на землю, чтоб помочь Сатурну!
А уж за солнцем и за сменой суток
Я пригляжу пока». Ошеломленный,
Восстав и широко раскрыв глаза,
Внимал Гиперион словам, идущим
С мерцающих высот. Умолкнул голос,
А он все вглядывался в небеса,
В спокойное сияние созвездий;
Потом подался медленно вперед
Могучей грудью, как ловец жемчужин
Над глубиной, — и с края облаков
Бесшумно ринулся в пучину ночи.