Стихотворения и поэмы

Будет день – и откроет ворота
Каждый для вольных гостей,
Чтобы в жизни любая забота
Была равной для равных затей.
Будет день – и закружатся кружно
В хороводах навеки друзья –
И сплетутся все руки за дружно?
Бедняки – и купцы – и князья.

(Первая редакция поэмы)

Как видим, революционные устремления Каменского в середине 1910-х годов были довольно расплывчатыми. В первой редакции поэмы заметно сказались анархические представления о сущности революционного переустройства; наряду с призывами к расправе с князьями и боярами в ней звучали утопически-примирительные ноты.

В окончательной редакции поэмы все эти мотивы и призывы к общему «хороводу» Каменский исключил. От первой редакции остались лишь два-три наиболее удачных и известных фрагмента (вроде «Сарынь на кичку!»). При этой переработке во многом изменился и самый стих поэмы. Первоначальный песенный строй ее был заменен отрывистым, динамичным ритмом, основанным на выкрике, на выделении интонацией каждого стиха, каждого отдельного слова.

Однако и окончательная редакция сохранила свой изначальный пафос прославления разрушительной, беспощадной мощи крестьянского мятежа, стихийности народного гнева и удали. И здесь Равин – лихой забубенный парень-гусляр, бесшабашный и дерзкий ушкуйник. «За народ обездоленный, бедный», за «сермяжью Русь» выступает этот герой Каменского с бесхитростно-наивным признанием:

Для меня воля вольная слаще
И пьянее любви и вина, –
  Лишь бы жизнь молодецкая чаще
  Была дружбой единой сильна.
Я для дружбы родился
Могуч и ядрен,
  Чтобы мой жигулевский
  Разгул стал мудрей.

По художественным средствам своего воздействия поэма о Равине ближе всего к опере, в которой производит впечатление не жизненное правдоподобие, а музыка, пение, декорации, общая эмоциональная приподнятость всего спектакля. Крупным планом у Каменского выступает эффект массовых сцен, мелодраматизм ситуаций.

Поток образов, песен, выкриков передает стихийную, все разрушающую, беспощадную разбойную удаль, вековечную народную жажду свободы. Поэма обильно насыщена фольклорными, песенными образами, ритмами, интонациями, народной лексикой:

  Сарынь на кичку!
Ядреный лапоть
  Пошел шататься
    По берегам.
Сарынь на кичку!
  В Казань!
  В Саратов!
В дружину дружную
  На перекличку,
  На лихо лишнее
Врагам!

Эти фольклорные, песенные мотивы и образы перекликаются с подлинными, широко бытовавшими народными песнями о Разине:

Судари мои, голь кабацкая,
Поедем мы, братцы, на сине море гулять.
Разобьемте, братцы, басурманские корабли,
Возьмемте, братцы, казны сколько надобно,
Поедем, братцы, в каменную Москву,
Покупим мы, братцы, платье цветное,
Покупивши цветно платье, да на низ поплывем.[35]

Каменский передает в своей поэме гневный разгул масс, разрушительную силу мужицкой ненависти, пользуясь зачастую звуковой какофонией, каким-то диким, почти заумным нагнетанием диалектизмов, нагррмождением жестких, шипящих и взрывающихся звуков, бередящих слух нелитературных слов-уродов:

  Эх, дать бы им всем
  Кистенем по башкам.
Захурдачивай да в жордупту,
По зубарам сыпь дубинушшом.
Расхлобысть твою, ой, в морду ту,
Размочардай в лоб рябинушшом.
А ишшо взграбай когтишшами,
По зарылбе взыбь колдобиной,
Чтобыш впремь зуйма грабишшами
Балабурдой был, худобиной.

Нарочитая грубость и бессвязность языка, по замыслу Каменского, должны были передать стихийную, неукротимую силу мужицкого гнева. Это шероховатое, нелитературное слово, эта огрубленная лексика подчеркивали «мужицкий» строй поэмы, противостояли слащавой стилизации русской старины, имевшей место в литературе 1910-х годов:

Рразз –
Ой едрид твою наискось –
В перемол на волю выехал
За боярами, за царскими…
…Шарабарь когтищами,
Запивай винищами…

И тут же врываются непривычные, гортанные тюркские, татарские, персидские выражения и слова:

Киль монда.
Хурма.
Бирляй.
Ай шкайра!