Стихотворения и поэмы

Вот его мастерская.
                             Но что же молчат молотки?
Разве нынче суббота? Мазурики!
                                                Дай им потачку!..
Беспардонно усевшись на убранные верстаки,
Подмастерья бастуют.
                           В его заготовочной — стачка!
Он напрасно одел свой парадный костюм!
                                                       Вот так раз!
Что вы с ними прикажете делать?
                                      Прогнать или высечь?
Погибает заказ! Погибает богатый заказ!
Погибает шесть тысяч, а это не шутка —
                                                      шесть тысяч!
Цукерман побледнел.
                     Он, привыкший казаться грозой,
Заикаясь от злости, от скрытого гнева серея,
Говорит, как отец, убедительно и со слезой:
«Что за шутки друзья? Разве так поступают
                                                                евреи?

Это срочный подряд, даже больше:
                                                 военный подряд.
Понимаете дети?» — И кто-то сказал:
                                                          «Понимаем.
Мы управимся к сроку, ребята у нас говорят,
Если будут расценки повышены
                                                   к первому мая».
Цукермана немножко знобит — очевидно
                                                             сквозняк…
Он пиджак разодрал:
                             «Кровопийцы! Исчадия ада!
Можешь пить мою кровь! Я — бедняк!
                                     Я — последний бедняк!»
«Мы прибавки желаем, хозяин.
                                                А крови не надо».
Господин Цукерман достает золотые часы,
Отражаясь на крышке,
                                дрожат его пальцы кривые.
«Я пошел, господа. Намотайте себе на усы:
Через десять минут к вам пожалуют
                                                          городовые».

И жандармы пришли. Околоточный выпил
                                                                      воды,
Подтянул кобуру и сказал, постепенно зверея:
«Есть жиды и евреи. Которые спорят — жиды,
А которые хочут работать, то эти евреи».
Но из синих штанов
                             вынимает цветной карандаш
И командует, дергая шеей, кирпичной
                                                                от гнева:
«Кто бунтует — направо и шагом,
                                               в полицию, марш,
А которые смирные, будьте любезны — налево.
Торговаться, патлатые, вздумали? Я вам задам!
Захотелось прибавочки к праздничку?
                                                     Я вас погрею!..»
Молча, словно козлы, подмастерья уходят
                                                              к «жидам»,
Мастера посолидней, как овцы, отходят
                                                              к «евреям».
Цукерман победил.

                               Подмастерьев уводят штыки,
Конвоирует — птичий глазок трехлинейной
                                                                винтовки.
Мастера, помолчав, опускаются за верстаки,
Мастера, помолчав, разворачивают заготовки.
Нелегко обернуться с подрядом
                                                   одним мастерам:
Далеко не уедешь на этих почтенных калеках…
В коридоре — шаги.
                           Кто там поднял такой тарарам?
Цукерман обомлел: на пороге —
                                               уволенный Леккерт.
«Что вам надобно, Гирш? Уходите,
                                                 паршивый пижон!
Что у вас за листовки, безбожник,
                                               торчат из кармана?»
Гирша Леккерт молчит.
                                Он играет сапожным ножом
И глядит на рабочих сквозь пляшущего
                                                              Цукермана.
Что за скверная рожа, обструганная,

                                                               как доска!
Словно выкрест презренный,
                                      он пейсы и бороду бреет.
«Молодой человек!
                              Вы забыли про три волоска. —
Говорит Цукерман, — что растут на лице
                                                                   у еврея!»
«Нынче дело не в этом!
                                     Для споров найдется пора.
Я зайду к вам в субботу,
                                           и мы потолкуем о вере…
Расходитесь, штрейкбрехеры!» —
                                         Леккерт велит мастерам,
Мастера потихоньку шмыгают
                                                    в открытые двери.
В низких окнах — закат, мастерскую пора
                                                                  закрывать,
Цукерман не глядит на высокие тихие звезды
Он приходит домой и обрушивается в кровать,
Проклиная Егову за то, что он зачат и создан.