Стихотворения и поэмы

Был поздний час. И так они стояли,

Друг другу незнакомы и одни.

Но наконец опомнились они

И долго друг за другом наблюдали.

И подошел к скитальцу тот, другой,

И молвил: "Брат, ты, верно, здесь чужой.

Откуда ты, куда твоя дорога?

Приветствую тебя во имя бога.

Я сын христовой церкви и поляк.

Крест и Погоня – видишь, вот мой знак".

Но тот взглянул, не проронив ни слова,

И прочь пошел, в раздумье погружен.

И вспомнил незнакомца молодого

Лишь поутру, когда тревожный сон

Бежал с его очей. И думал он:

"Зачем ему вчера я не ответил?"

О, если бы его он снова встретил!

Та речь, тот голос был ему знаком.

И образ тот, как тень скользнувший мимо,

Запал так странно в душу пилигрима…

А может быть, все это было сном?

ПАМЯТНИК ПЕТРУ ВЕЛИКОМУ

Шел дождь. Укрывшись под одним плащом,

Стояли двое в сумраке ночном.

Один, гонимый царским произволом,

Сын Запада, безвестный был пришлец;

Другой был русский, вольности певец,

Будивший Север пламенным глаголом.

Хоть встретились немного дней назад,

Но речь вели они, как с братом брат.

Их души вознеслись над всем земным.

Так две скалы, разделены стремниной,

Встречаются под небом голубым,

Клонясь к вершине дружеской вершиной,

И ропот волн вверху не слышен им.

Гость молча озирал Петров колосс,

И русский гений тихо произнес:

"Вершителю столь многих славных дел

Воздвигла монумент Екатерина.

На буцефала медный царь воссел,

И медный конь почуял исполина.

Но хмурит Петр нетерпеливый взор:

Хоть перед ним без края даль открыта,

Гиганту тесен родины простор.

Тогда за глыбой финского гранита

В чужой предел царица шлет баржи,

И вот скала, покорствуя царице,

Идет, переплывает рубежи

И упадает в северной столице.

Тут скакуну в веселье шпоры дал

Венчанный кнутодержец в римской тоге,

И вихрем конь взлетел на пьедестал

И прянул ввысь, над бездной вскинув ноги.

Нет, Марк Аврелий в Риме не таков.

Народа друг, любимец легионов,

Средь подданных не ведал он врагов,

Доносчиков изгнал он и шпионов.

Им был смирен домашний мародер,

Он варварам на Рейне и Пактоле

Сумел не раз кровавый дать отпор,

И вот он с миром едет в Капитолий.

Сулят народам счастье и покой

Его глаза. В них мысли вдохновенье.

Величественно поднятой рукой

Всем гражданам он шлет благословенье.

Другой рукой узду он натянул,

И конь ему покорен своенравный,

И, кажется, восторгов слышен гул:

"Вернулся цезарь, наш отец державный!"

И цезарь едет медленно вперед,

Чтоб одарить улыбкой весь народ.

Скакун косится огненным зрачком

На гордый Рим, ликующий кругом.

И видит он, как люди гостю рады,

Он не сомнет их бешеным скачком,

Он не заставит их просить пощады.

И дети близко могут зреть отца,

И мнится – ждет бессмертье мудреца

И нет ему на том пути преграды.

Царь Петр коня не укротил уздой.

Во весь опор летит скакун литой,

Топча людей, куда-то буйно рвется,

Сметает все, не зная, где предел.

Одним прыжком на край скалы взлетел,

Вот-вот он рухнет вниз и разобьется.

Но век прошел – стоит он, как стоял.

Так водопад из недр гранитных скал

Исторгнется и, скованный морозом,

Висит над бездной, обратившись в лед.

Но если солнце вольности блеснет

И с запада весна придет к России

Что станет с водопадом тирании?"

СМОТР ВОЙСКА

Есть плац обширный, псарней прозван он,

Там обучают псов для царской своры.

Тот плац еще уборной окрещен,

Там примеряет царь свои уборы,

Чтоб, нарядясь в десятки батарей,

Поклоны принимать от королей.

С утра дворцовый раут предвкушая,

Пред зеркалом кокетка записная

За целый день не скорчит тех гримас,

Какие царь тут сделает за час.

Еще и саранчатником иные

Тот плац зовут, затем что, возмечтав

Опустошить пределы всех держав,

Там саранчу выводит царь России.

Еще тот плац зовут станком хирурга:

По слухам, точит царь на нем ножи,

Чтобы Европу всю из Петербурга

Проткнуть, перерезая рубежи,

В расчете, что смертельной будет рана

И прежде, чем разыщут лекарей,

Он, обескровив шаха и султана,

Прирежет и сармата поскорей.

Еще зовут… но кончить не пора ли?

Плац этот власти смотровым назвали.

Сегодня смотр. На башне десять бьет.

Мороз – колючий. Но толпа густая

Все прибывает, площадь обрамляя,

Как темный берег – чашу светлых вод.

Любого пикой оттеснить готовы

Или нагайкой съездить по лицу,

Как над водою чайки-рыболовы,

Казаки заметались на плацу.

Вот из толпы, как жаба, вылез кто-то,

Хлестнула плеть – и он назад, в болото.

Внезапно, монотонный и глухой,

Как мерный стук цепов на риге дальней

Иль грохот молотков по наковальне,

Вдали раздался барабанный бой.

И вот – они! Мундир на всех зеленый,

Но черной массой движутся войска

На белый плац, колонна за колонной,

Вливаются, как в озеро река.

Дай, Аполлон, уста мне ста Гомеров,

Дай языков парижских трижды сто,

Дай перья всех бухгалтеров – и то

Смогу ли всех исчислить офицеров,

Всю перебрать ефрейторскую рать

И рядовых героев сосчитать?

И как поймешь, герой ли, не гервй ли?

Стоят бок о бок, точно кони в стойле.

И так однообразны их ряды,

Как в книге – строки, на поле – скирды,

На грядке – всходы конопли зеленой,

Как саженцы вдоль черной борозды,

Как разговоры, коими горды

Столицы русской модные салоны.

Я лишь скажу: иные москали

На четверть ростом прочих превзошли,

И у таких на шапке литер медный

Отсвечивает лысинкою бледной.

То – гренадеры. Я стоял вдали,