Стихотворения и поэмы

В судьбе племён людских, в их непрестанной смене
Есть рифы тайные, как в бездне тёмных вод.
Тот безнадёжно слеп, кто в беге поколений
Лишь бури разглядел да волн круговорот.

Над бурями царит могучее дыханье,

Во мраке грозовом небесный луч горит.
И в кликах праздничных и в смертном содроганье
Таинственная речь не тщетно говорит.

Каждому времени, как говорится, свои песни («речи»).

В русской классической поэзии к теме ухода обращались многие поэты. Лирический герой Пушкина в стихотворении «Странник» бежит к «некоему свету», где перед ним, как ему представляется, откроются «тесные врата спасенья». Лермонтовский герой видит уход в «желании забыться и заснуть», но «чтоб в груди дышали жизни силы». Герой Тютчева «в минуту роковую» хоронит живую душу на дне морской «своенравной» волны. Евгений Баратынский об уходе не думает — он рано отдалился от света в «немую глушь, в безлюдный край»:

Счастливый сын уединенья,
Где сердца ветреные сны
И мысли праздные стремленья
Разумно мной усыплены.

Для Юрия Кузнецова «уход на Луну» непростителен, потому что каждый большой и истинный поэт в суровые дни — заглянем в историю — прежде всего становился мудрым политиком или пророком (Гомер, Гораций, Данте, Шекспир, Сервантес, Пушкин, Маяковский и др.). Заметим, политиком, а не политиканом, подобно Евтушенко с господином Вознесенским.

Но Юрий Кузнецов зрит и другой исход — молитву и терпение, веря, что возможен путь из сложившегося духовного тупика: «Вера», «Когда со свечой страстотерпца», «Молчание Пифагора», «Царь-колокол», «Тяжело», «Русь убилась — обо что, не знает», «В день рождения» и др. Замечательна в этом отношении вся «Сербская песня», похожая на Плач об убитом Солнце:

Как случилось, как же так случилось?!
Наше Солнце в море завалилось.
Вспомню поле Косово и плачу,
Перед Богом слёз своих не прячу.
Кто-то предал, ад и пламень лютый!
В спину Солнца нож вонзил погнутый.
Кто нас предал, жги его лют пламень!
Знает только Бог и Чёрный камень.
И наутро над былой державой
Вместо Солнца нож взошёл кровавый.
Наше сердце на куски разбито,
Наше зренье стало триочито:
Туфлю Папы смотрит одним оком,
Магомета смотрит другим оком,
Третьим оком — Русию святую,
Что стоит от Бога одесную…
Бог высоко, Русия далёко,
Ноет рана старая жестоко.
В белом свете всё перевернулось,
Русия от Бога отвернулась.
В синем небе над родной державой
Вместо Солнца всходит нож кровавый.
Я пойду взойду на Чёрну гору
И всё сердце выплачу простору.

В мире не стало места для несчастного сербского раба Божьего: над «родной державой» бесчинствует кровавый нож, сердце народное разорвано на куски, друг-Русия отвернулась от Бога… Куда идти? К кому идти? Бороться или покориться? Бедный серб выбирает плач и молитву, и — в о з в р а щ е н и я своей души на небо:

Буду плакать и молиться долго,
Может, голос мой дойдёт до Бога.
Боже милый плюнет в очи серба,
Его душу заберёт на небо.

Трагичен и беспросветен характер «Сербской песни» из-за того, видимо, что Юрий Кузнецов из «свободы, равенства и братства» вынес только «королевский жест» («Урок французского»). И в силах только, что очень жаль, «топтать», как бестолковый ребёнок, «на Америку вместе с Европою» («Трын-тоску даже высказать некому…»)

Стихия любого поэта — слово. И истинный поэт должен так сказать своё слово, чтобы захотелось жить даже в беспросветной мгле, а не умирать, подобно последнему «сукину сыну», желающему как можно быстрее попасть в «царство мёртвых».

Мир поэта предстаёт перед нами самодостаточным, цельным и по своим законам развивающимся. Конечно, мировоззрение Юрия Кузнецова в основном носит трагический характер. Но мир поэта трагичен во имя святой цели — любви: