Стихотворения и поэмы

Знаю: долго во имя любви
Мне идти по колено в крови
Там, где тьма мировая клокочет.

Но бывают невыносимые минуты, когда Юрий Кузнецов теряет самообладание и наплыв самых разнообразных чувств рождает самые разнообразные стихи, в большинстве случаев с мотивами обречённости.

В стихотворении «Последняя ночь» Юрий Кузнецов с горечью и с болью в сердце говорит, что он «погиб, хотя ещё не умер»:

Я погиб, хотя ещё не умер,
Мне приснились сны моих врагов.
Я увидел их и обезумел
В ночь перед скончанием веков.

Далее, минуя «предательство своих» и «ненависть чужих», он смиренно соглашается с тем, что жизнь прошла, но тут же обретает некое самообладание, говоря, что он е щ ё не умер:

Жизнь прошла, но я ещё не умер.
Слава — дым иль маара на пути.
Я увидел дым и обезумел:
Мне его не удержать в горсти!

Слава — сплошной, густой дым. Поэт теряет не только самообладание, но и ум. «Шум чужих» и «молчание России в ночь перед скончанием веков» и «сожжением любви» вырывает из его груди полные отцовской и сыновней любви и дум прощальные слова к Господу о Родине:

Вон уже пылает хата с краю,
Вон бегут все крысы бытия!
Я погиб, хотя за край хватаю:
— Господи! А Родина моя?!

В горькие минуты Юрий Кузнецов всегда обращается к Богу, открывая настежь Ему свою «бурлацкую» грудь, омытую слезами, потом и грязью с кровью:

Когда со свечой страстотерпца
Молитву творю в тишине,
То сердце открыто во мне
И в Боге разверзнуто сердце.

В молитве мы оба ясны.

Свет веры сквозь купол небесный
Проходит, связуя две бездны,
Два сердца и две тишины.

Господь отвечает на зов…

Окалину дух отряхает.
И с мира спадает покров.
И дьявол в аду отдыхает.

В стихотворении «Навеки прочь! Весь легион!», для которого Юрием Кузнецовым в качестве эпиграфа взяты пушкинские строки: «Подите прочь — какое дело // Поэту мирному до вас!», — дьявол предстаёт перед нами как «добродушный малый», который устал от всяческих доносчиков на певца и который самолично сжигает их доносы:

Ударил снизу смрад глубинный
И дым от адского огня.
То сатана с брезгливой миной
Сжигал доносы на меня.

«Как скоро душа покидает тело, она, смотря по характеру своей земной жизни, принимает образ той или другой птицы, преимущественно белого голубя или чёрного ворона», — пишет Афанасьев в «Поэтических воззрениях славян на природу» (т. 3, гл. ХХIV, стр. 112).

Далее, продолжая говорить о душе усопшего человека, Афанасьев приводит такой исторический факт: «Когда диакон Фёдор и трое его товарищей — расколоучителей были сожжены в 1681 году, то, по сказанию староверов, — души их взвились на небо в виде голубей».

Заметим из двух отрывков, что сколько душ, столько и птиц. Из первого ясно — душа=белый голубь или чёрный ворон; из второго — души расколоучителей взвились в виде голубей. Всё нам следует вспомнить для того, чтобы «забраковать» стихотворение Юрия Кузнецова «Снег… И сквозь снег наугад…»

В стихотворении образ множества летящих птиц, то есть, по воззрениям древних славян, множества чёрных душ. Значит, второе двустишие, а стих состоит из двух двустиший, по своей образно-смысловой форме неверно, потому что поэт обращается к чёрным птицам, как к одной душе:

Снег… И сквозь снег наугад
Чёрные птицы летят.
Чья ты, душа, и куда
Мимо летишь навсегда?

Может ли «предмет» в единственном числе (душа) приравниваться к «предмету» во множественном числе (чёрные птицы)? Конечно. Известно много приёмов метонимии. Но все метонимии, как правило, образуются на общем предметно-смысловом уровне. Автору осуществить приём не удалось, потому что слишком уж большой образный контраст между «птицами» и «душой».

В ироническом стихотворении «Случай с Василием Беловым» поэт неудачно употребил слово «штука»:

Дюжий серб не стал ходить кругами,
Сзади встал и штуку показал:
Голову зажал… и т. д.