Вот почему он с нетерпением ожидал ближайшей сходки побратимов, надеясь с их помощью прийти к лучшему пониманию того, что нужно делать в настоящую минуту. Он иногда во время своих прогулок по Бориславу встречался с тем либо с другим из побратимов и видел, что все они какие-то придавленные, прибитые к земле, что всех их грызет какое-то тяжкое и неясное ожидание, — и это вселяло в него надежду, что придет же кому-нибудь из них в голову хорошая мысль. Дома Бенедя молчал. Старый Матий слишком занят был своим процессом; каждый вечер он втихомолку шептался о чем-то либо с Андрусем, либо со Стасюрой, либо с другими рабочими. Вскоре все они отправились в Дрогобыч и не возвращались несколько дней. И одиночество камнем придавило Бенедю. Тяжелая и непривычная для него работа мысли повергла его словно в горячку, быстро высосала его силы. Он похудел и побледнел, его длинное лицо еще больше вытянулось, только глубоко впавшие глаза — два пылающих уголька — беспокойно, лихорадочно горели. Но вместе с тем он не оставлял своих мыслей, не терял веры и сочувствия к этим бедным людям, которые безучастно, холодно и безнадежно смотрели из каждого угла на враждебный им мир и тихо, без сопротивления, готовились к смерти. Видя их, Бенедя ни о чем не мог думать, а только глубоко, всем сердцем и всеми нервами своими чувствовал: надо их спасать! Но как спасать? Об это «как», словно об острую, неприступную скалу, сокрушались его мысли, его духовные и телесные силы, но он не терял надежды, что эту трудность можно будет одолеть.
Однажды вечером Бенедя позже, нежели обычно, возвратился с работы домой и застал возле хаты Сеня Басараба. С обычным выражением нерушимого спокойствия на красном, слегка одутловатом лице сидел он на завалинке под окном и потягивал трубку. Поздоровались.
— Ну что, нету Матия?
— Нету. А Андрусь?
— Тоже еще не пришел. И Стасюры нету.
— Видно, что-то нешуточное затеяли там, в Дрогобыче.
— Посмотрим, — буркнул Сень и замолчал. — Ты слышал, что случилось? — спросил он минуту спустя, входя с Бенедей в хату.
— Нет. А что такое?
— Притча.
— Какая?
— Вот какая! Не стало одного панка. Знаешь, того, на которого так жаловался наш Прийдеволя, того кассира, помнишь?
— Помню, помню! Ну, и что же с ним случилось?
— А как ты думаешь, что? Несколько дней назад куда-то исчез, а сегодня вытащили его из шахты. Уже и комиссия приехала, будут бедное тело кромсать, словно оно скажет им, каким образом в яму попало да еще и ребром за крюк зацепилось!
У Бенеди мороз пошел по коже от этого рассказа.
— Как раз так, как с приятелем Матия Иваном Пивтораком! — прошептал он.
— Эге! Так, да не совсем, — ответил Сень. — Того шинкарь толкнул, а этого…
Он не договорил, но Бенедя не допытывался — он хорошо понял слова Сеня.
— Ну, и что же? — спросил он после минутного тяжелого молчания.
— Как это что? Таскал волк, потащили и волка. И концы в воду.
— А что люди говорят?
— Какие люди? Комиссия? Комиссия поест, попьет, тело изрежет, искромсает, да и уедет себе.
— Нет, я не про комиссию — что нефтяники говорят?
— Нефтяники? А что они могут сказать? Постояли, поглядели на покойника, головами покачали, кое-кто украдкой шепнул: «Вороват был покойник, накажи его бог!» — И снова за работу.
— Значит, все было напрасно, и труда жалко! — процедил сквозь зубы Бенедя.
— Как? Напрасно? Жалко? — удивленно спрашивал Сень.
— Другим от этого легче не будет.
— Но одним злодеем меньше на свете.
— Ну, не бойся, на его место завтра же новый встанет.
— Но зато будет хоть бояться.
— Эва, неизвестно чего! Если не дознаются, кто это сделал, то объявят, что случайно поскользнулся или еще что. А если откроют, ну, тогда возьмут человека и упекут, — кого же будет злодей бояться?
Сень с изумлением слушал эти слова. Он ожидал, что Бенедя будет радоваться, а вместо этого встретил попреки.
— Так чего же ты хотел бы?
— А вот чего: если что делается, да еще такой великий грех на душу берется, так нужно, чтобы это дело годилось для чего-нибудь, чтобы принесло какую-нибудь пользу не для одного, а для всех. А иначе, я не знаю, зачем и начинать.
— Эге-ге!.. — покрутил головой Сень, попрощался и ушел.
Еще более тяжелые мысли овладели Бенедей после ухода побратима. «Что же, — думалось ему, — может быть, оно и так… может быть, и лучше, что одним скверным человеком меньше на свете. Но разве от этого лучше хорошим людям? Совсем нет. Разве от этого лучше хотя бы тем самым рабочим, которые радуются его гибели? Явится другой приказчик вместо него и будет так же либо еще сильнее обижать их. Вот если бы сразу всех злых людей не стало… Но нет, где уж там! Нечего и мечтать об этом! Лучше о том думать, что у нас перед носом, что мы можем сделать!»