Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

Вот на такой улей начал походить Борислав спустя несколько дней после описанного совещания. Кто знает, откуда и как, — достаточно того, что новым духом повеяло в Бориславе. И если обычно новая струя свежего воздуха прежде всего и сильнее всего бывает заметна в верхних слоях, то здесь произошло совсем обратное. Нижние, густые и серые слои первые почуяли новое веяние, первые всколыхнулись от него. И кто его знает, откуда и как оно началось! Ни с того ни с сего возле корб и шинков, возле складов воска, в шинках за горелкой — всюду начались среди нефтяников разговоры о том, как тяжело всем жить, какая тяжелая работа в Бориславе и как богачи без суда, без права, самовольно все больше и больше урывают из жалованья, обижают и обманывают, помыкают ими, да еще и высмеивают одураченных рабочих. И никто не смог бы сказать, от кого начались эти разговоры, потому что все, о чем говорилось, каждый слишком хорошо испытал на собственной шкуре. Раз начавшись, разговоры эти уже не утихали и все более распространялись, становились все сильнее и громче. Все как будто только теперь увидели свое печальное, безвыходное положение, ни о чем ином и говорить не хотели, и каждый разговор оканчивался мучительным, тяжелым вопросом: «Господи, неужто нам вечно так мучиться? Неужто нет для нас выхода? Неужто нельзя нашему горю пособить?» Но помощи не было ниоткуда. А разговоры об этом не утихали, наоборот — становились все громче и острее. Люди, которые вначале говорили о своем горе равнодушно, как о неизбежном зле, после глубокого раздумья и после долгих разговоров со знакомыми, задушевными друзьями и старшими рабочими или вообще бывалыми людьми убеждались, что здесь что-то не так, что горю можно пособить, но, не видя и не зная, как это сделать, начинали проявлять нетерпение, взбудораженные, ходили и говорили, словно в лихорадке, жадно ловили каждое слово, которое могло бы им прояснить их беспросветное положение. До самых далеких хаток, до самых темных углов доходили эти разговоры, разбегались во все стороны, словно огонь по сухой соломе. Ребятишки, таскавшие глину, девчата и молодицы, которые выбирали в кошарах воск из глины, и те заговорили о своем бедственном положении, о том, что им непременно нужно как-нибудь договориться между собой и искать для себя спасения.

— И ты о том же поешь? — говорили не раз старшие рабочие, усмехаясь и слушая ропот молодых парней.

— Вот тебе на! Как будто у нас не та самая беда, что и у вас! — отвечали молодые. — Да нам еще хуже, чем вам. Вас не так скоро прогонят с работы, вас не так скоро обсчитают, а если и обсчитывают, то все-таки вам больше платят, нежели нам. А есть мы хотим так же, как и вы!

— Но кто же вас надоумил, что надо себя как-нибудь спасать?

— А кто мог нас надоумить? Как будто человек и сам не знает, что если припекает, то нужно холодное прикладывать! Да еще хотя бы не так сильно припекало! А то, видите, дома голод, не уродило ничего, отец и мать где-то там пухнут и умирают с голоду. Думали, авось хоть мы здесь кое-что заработаем, сами прокормимся и хоть немного им поможем, а тут вон оно что! Даже себе на жизнь не можем заработать в этой проклятой яме! Народу набилось много, работа тяжелая, платят мало, и чем дальше — все меньше Л тут еще злодеи-богачи хлеба не подвозят, вон какую дороговизну сделали: к хлебу подступиться нельзя! Ну, скажите сами, можно ли так жить? Уж лучше сразу погибнуть либо как-нибудь добиться облегчения!

Так толковали обычно между собою нефтяники, и такие жалобы раздавались со всех сторон. Эти разговоры глубоко западали в сознание каждого, кто вынужден был на своих плечах тащить нелегкое бремя своей собственной нужды. Личная обида, личная нужда и боль каждого рабочего передавались другим, становились частью всеобщей обиды и нужды, вливались в сумму общих жалоб. Все это, с одной стороны, давило и пугало людей, не привыкших к тяжелой работе мысли, но с другой стороны, возбуждало и озлобляло их, расшевеливало неподвижных и равнодушных, будило надежды. А чем больше люди — надеялись и ожидали, тем больше внимания обращали они на свое положение, на каждое, хоть даже маловажное событие, тем сильнее чувствовали каждую новую несправедливость и обиду.