Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

— Почему же не скажешь? Ведь я все-таки отец, не съем его.

— Он боится тебя и не хочет быть с тобой.

— А денег моих хочет? — сказал задетый за живое Герман.

Ривка ничего не ответила на это.

Борислав смеется

— Так знай же! — сказал решительно Герман. — Передай ему, если знаешь, где он: пускай возвращается домой. Довольно с меня этой дурацкой комедии. Пока не воротится, ни одного цента не получит ни от меня, ни от тебя.

— Но ведь он готов с собой бог знает что сделать! — вскричала Ривка с отчаянием в голосе.

— Не бойся! Так сделает, как во Львове утопился. Он думает, что сломает меня своими угрозами. Нет, однажды я уже поддался, теперь хватит.

— Но он готов убежать куда глаза глядят, готов беды себе натворить!

— Хе-хе-хе, — сказал насмешливо Герман, — без денег не убежит, а впрочем… Слушай, Ривка: чтобы ты не терзала себя тем, что вот, мол, ты рассказала мне о нем! Я знаю, он запретил тебе говорить, и я не требовал у тебя признания. Но я давно уже знаю об этом, знаю, где он живет и что делает, — все знаю. И счастье его, что я это знаю, а иначе жандармы давно бы уже засадили его в каземат и по этапу отправили во Львов. Понимаешь? Счастье его, что тот угольщик, с которым он приехал из Львова и у которого он живет, сразу же, как только я приехал, рассказал мне все дочиста. А теперь слушай! Я его трогать не стану, ловить его не пойду, потому что он в конце концов в моих руках. Передай ему: пускай возвращается домой, и все будет хорошо. А если не хочет, его заставят это сделать. Жандармы следят за ним, не дадут ему никуда двинуться из Дрогобыча. Денег он не получит, передай ему это через того вора-трубочиста, который таскает тебе письма от него. Он у меня давно на примете, пускай и это знает. И на этом конец!

Герман поднялся с кресла. Ривка сидела вначале молча, ошеломленная, оглушенная словами своего мужа. Она дрожала всем телом, ей спирало дыхание так, что она еле-еле дышала, а когда Герман встал, она вдруг разразилась страшным спазматическим хохотом, который, подобно грохоту грома, эхом прокатился по просторным пустым комнатам. Через минуту смех вдруг оборвался: Ривка грохнулась с кресла и начала в страшных судорогах метаться по полу.

— Господи, избавь меня от нее! — проворчал Герман и побежал на кухню позвать слуг, чтобы привели в чувство барыню.

Сам он не возвращался уже в комнату, а взяв пальто и шляпу, пошел в город по своим делам. Не время ему теперь было заниматься домашними дрязгами, когда его новые большие планы приближались к своему осуществлению. Ван-Гехт писал ему из Вены, что оборудование для выработки церезина уже готово и фабрикант ждет только от него извещения, когда и куда его выслать. Герману не хотелось для производства церезина строить новый завод, он предпочитал выделить для этого часть своего старого большого завода возле Дрогобыча. Нужно было осмотреть место и постройки, которые соответствовали бы представленному Ван-Гехтом плану, нужно было перестраивать, доделывать и расчищать, — и Герман сам внимательно следил за работой. Наконец все было готово, и он написал Ван-Гехту, чтобы тот как можно скорее присылал машины и сам приезжал. Немало также было хлопот и с «Обществом эксплуатации горного воска», с которым Герман в Гене заключил контракт на поставку большой партии сырого горного воска. Правда, «Общество эксплуатации» не дало еще Герману в счет этого контракта ни цента и должно было уплатить за все сразу лишь после того, как будет доставлен весь воск, но все же в счет этого контракта общество выпустило уже много акций и старалось при помощи рекламы поднимать их курс все выше и выше. Акции шли очень хорошо, и сейчас, в середине лета, общество решило, что надо что-либо предпринять в самом Бориславе. А решило оно сделать вот что: учредить в Дрогобыче контору, в которой доверенные лица общества следили бы за контрактами, проверяли расчеты и заботились о новых связях и новых источниках дохода для общества. Известное дело, организация конторы, жалованье уполномоченным и разным служащим — все это обходилось недешево и по крайней мере втрое дороже, нежели могло бы обойтись при разумном ведении дела. Но какое это имело значение?!