Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

— Буду, — снова ответил парубок, но как-то неуверенно и, казалось, нехотя.

— Нет, ты не пугайся, — счел нужным успокоить его Сень: — страшного ничего нет в том, что я задумал. Надо только действовать смело и быстро, и все будет хорошо!

— Не болтай, а говори, что делать, — перебил его Прийдеволя. — Ведь ты знаешь, что мне все равно!

Была уже поздняя ночь. Почти во всех хатах, кроме шинков, огни не горели, и бориславская улица была погружена в темноту. Оба наших побратима шли молча вверх по улице. Сень внимательно вглядывался в окна. Достигли уже середины Борислава. Здесь дома были лучше, солидней, выкрашенные то желтой, то синей, то зеленой краской, с занавесками на широких окнах и с бронзовыми ручками на дубовых дверях. Перед некоторыми из них были крошечные за решетчатой оградой цветники с жалкими, чахлыми цветами. Здесь жили бориславские «заправилы» и «тузы» — наиболее богатые предприниматели. В центре стоял домик Германа Гольдкремера, самый лучший и красивый из всех, крытый железом и сегодня совершенно пустой. Герман редко ночевал в Бориславе. Рядом с ним, немного в стороне от остальных, стоял другой, не такой красивый и далеко не такой солидный, — домик Ицика Бавха. Одно из его окон было освещено очевидно, Ицик еще не спал, — это было как раз окно его кабинета.

Сень Басараб знал этот домик. Он долгое время работал в шахтах у Ицика и не раз приходил сюда за получкой. Он знал, что, кроме старой служанки и самого Ицика, в доме не было никого и что служанка, наверно, уже спит на кухне. Этого ему только и надо было. Он дернул Прийдеволю за рукав, и возле ближайшей шахты они вымазали себе лица черной нефтью так, что их совсем невозможно было узнать.

— Иди за мной, не говори ни слова и делай, что я скажу, — шепнул Сень, и они пошли.

Осторожно подползли к одним, затем к другим дверям дома, но двери были заперты. Это не обескуражило Сеня, и он начал осматривать окна. Тихий лязг дал знать Прийдеволе, что Сень нашел то, чего искал. Действительно, одна форточка в кухонном окне не была защелкнута и легко открылась. Сень просунул в нее руку, отодвинул задвижки и открыл окно.

Влезли в кухню. Кругом было тихо, как в могиле, только сонное дыхание прислуги доносилось из-за печки. Побратимы на цыпочках подошли к двери. Кухонная дверь была не заперта, и они вышли в коридор. Сень нащупал дверь, ведущую в кабинет Ицика, и хотел заглянуть в замочную скважину, но в ней был ключ. Попробовал потихоньку повернуть щеколду и убедился, что дверь заперта.

Но Сень и здесь недолго раздумывал. Шепнув несколько слов Прийдеволе, он громко задергал дверную ручку и закричал хриплым бабьим голосом, похожим на голос старой служанки:

— Herr, Herr, offnen Sie![162].

— Wds is?[163] — послышался грубый голос Ицика, затем тяжелый скрип башмаков и, наконец, лязг ключа в замке.

Дверь тихо открылась, полоса света упала из кабинета в темные сени, и в ту же минуту двое мужчин, черные, как черти, бросились на Ицика и заткнули ему рот, прежде чем он успел крикнуть. Впрочем, кто знает, может быть в этом и нужды не было. Неожиданное нападение так напугало Ицика, что он как стоял с протянутыми руками и недоумевающим, глупым выражением лица, так и застыл в таком положении, и только по тому, как моргал он выпученными серыми глазами, можно было заключить, что это не бездушная глыба мяса и жира, а нечто живое.

— Wie geht’s, Herr, wie geht’s?[164]— пищал Сень все еще бабьим голосом. — Не бойся, голубчик, мы тебе ничего плохого не хотим сделать, нет! Мы еще не настоящие черти, которые должны прийти по твою душу, мы только пришли одолжить у тебя немного денег.

Ицик не сопротивлялся, не кричал, не стонал, а все еще стоял, как и в первую минуту, одеревенелый, ничего не сознавая, с заткнутым тряпкою ртом, тяжело дыша. Побратимы взяли его за плечи, подвели к креслу и усадили.

— Держи его хорошенько и не давай кричать, — прошептал Сень своему товарищу. — А чуть что, задуши! А я тем временем осмотрю его квартиру.

Впрочем, угроза Сеня была излишней. Ицик не двигался и, будто беспомощный труп, дал Прийдеволе связать себе платком руки за спиной. А Сень между тем, все еще искоса поглядывая на Ицика, стал осматривать комнату. По-видимому, Ицик делал какой-то подсчет. На письменном столе перед ним лежала большая книга, а возле стола стояла открытая небольшая железная касса. Сень торопливо шагнул к ней и начал вынимать аккуратно сложенные пачки банкнот. В эту минуту из груди Ицика впервые за все время вырвался какой-то глухой глубокий звук, напоминающий последний стон вола, которому перерезали горло.

— Молчи, или смерть тебе! — крикнул Сень, продолжая возиться возле кассы.

Он делал это совершенно спокойно и топотом считал перевязанные узкими бумажными ленточками пачки банкнот, которые вынимал из кассы и клал себе за пазуху. Банкноты были достоинством в один ренский, а по толщине пачек Сень догадался, что в каждой из них должно быть по сто штук. Он насчитал уже тридцать пачек.

— Довольно, пора нам идти! — шепнул он Прийдеволе.