Стихотворения. Поэмы

Кс. Львович
Печальный гостю мы устроили прием!
(Указывает на Жеготу.)
На новоселье плач — недобрая примета.
Но что же все молчат? Не намолчались днем?

Якуб

Что слышно в городе?

Все

Что слышно?

Кс. Львович

Ждем ответа!

Адольф

Вот Ян был в городе — на следствии^{153} опять,И видно по лицу, что опечален сильно,
Да все молчит.

Несколько голосов

Ну, Ян! Что делается в Вильно!

Ян Соболевский

(уныло)
Там ужасы. В Сибирь кибиток двадцать пять
Погнали.

Жегота

Наших? Да?

Ян

Учеников из Жмуди^{154}.

Все

В Сибирь?

Ян

Средь бела дня, чтоб видели все люди.
Устроили парад.

Несколько голосов

Ты сам видал?

Ян

Да, сам.

Яцек

А брата моего ты не заметил там?

Ян

Заметил. Увезли, как всех. Толпа рыдала.
Когда мы шли назад, я упросил капрала
Чуть задержаться. Он сказал, что подождет,
Я стал за портиком костела, слышу пенье:
Как раз обедня шла. Но в это же мгновенье
Раскрылась настежь дверь и повалил народ.
Гляжу, бегут к тюрьме, волнуются, — в чем дело?
Я заглянул в костел и вижу там ксендза.
Он, с чашею в руках, горе возвел глаза,
И мальчик со звонком у левого придела.
А вкруг тюрьмы толпа, полиция кругом,
И от ворот тюрьмы до площади, в два ряда,
Войска с оружием, оркестр, как для парада,
Кибитки среди них. А с площади верхом,
Надутый, как индюк, сам полицмейстер скачет,
От рожи так и прет: глядите, мол, что значит
Вести такой парад! — не шутка, черт возьми!
Ведь здесь триумф царя — победа… над детьми!
Ударил барабан, и ратушу открыли.
Я видел их — идут, и цепи их гремят.
За каждым, со штыком наперевес, солдат.
Детишки бедные! Всем головы обрили,
Все бледны и худы. Один — лет десяти.
Он плакал, что в цепях не может он идти,
И все показывал, что ногу стер до крови.
А полицмейстер тут как тут и хмурит брови.
Гуманный человек! Сам цепи осмотрел
И молвит ласково: «Чего ж тебе, пострел?
Вес — десять фунтов. Все согласно предписаньям».
Ввезли Янчевского^{155}. Он страшно исхудал,Оброс и почернел, но я его узнал.
Облагорожено лицо его страданьем.
Всего лишь год назад красавец и шутник, —
Он, выпрямясь, глядел с кибитки в этот миг,
Как Цезарь^{156} с высоты скалы уединенной,И взор его дышал отвагой непреклонной!
Казалось, мужество в друзей вливает он.
Порой он ласково народу улыбался,
Как будто, уходя в изгнание, прощался
И нам хотел сказать: мой дух еще силен.
Вдруг, показалось мне, мы встретились очами,
И он, не разобрав, что близ меня капрал,
И думая, что я отпущен палачами,
Воздушный поцелуй рукою мне послал,
Как будто поздравлял меня с освобожденьем;
В лицо мне сотни глаз вперились, а капрал
Мне шепчет: «Не смотри!» Я за колонну стал;
Там и лицо его, и каждое движенье —
Все ясно видел я. Он понял, что народ
Заплакал оттого, что он в цепях, — нагнулся
И показал, что цепь не очень ногу трет.
Внезапно свистнул кнут, — возок его рванулся —
Тут шляпу снял, привстал, и голос он напряг,
И трижды прокричал: «Вовеки слава Польше!»
Толпа шарахнулась, молчать не в силах больше…
Та шляпа, черная, как погребальный стяг,
И руки, что простер он ввысь подобно крыльям,
И голова его, обритая насильем,
Что в тысячной толпе над волнами голов
Так смело высилась, горда и непокорна,
Как образ правоты, замученной позорно,
Как в час перед грозой, меж пенистых валов,
Дельфина голова над шумной глубиною, —
Все это в памяти хранимо будет мною,
Чтоб верным компасом на жизненном пути
Меня к великому свершению вести.
И бог меня забудь, когда о том забуду!

Кс. Львович

Аминь за вас!

Каждый из узников

Аминь за каждого из нас!

Ян Соболевский

Кибитки новые подъехали тотчас,
В них так же узников по одному сажали.
Я оглядел толпу, все бледные стояли.
И в этой тишине, среди стольких людей
Был слышен каждый шаг и каждый звук цепей.
Я чувствовал: в сердцах кипит негодованье,
Но царь внушает страх, — народ хранил молчанье
Пред злодеянием, чье прозвище — закон.
Ввели последнего, но странно медлил он,
Как будто не хотел идти и упирался.
Потом я понял: он от слабости шатался,
Ступил — и с лестницы слетел вниз головой.
То Василевский^{157} был, сосед тюремный мой;Ему на следствии вкатили двести палок.
Он так измучен был и так смертельно жалок!
Тотчас же подбежал солдат. Одной рукой
Он поднял и понес беднягу, а другой
Смахнул тайком слезу. Нес долго, неумело.
Тот не лишился чувств и не повис, как труп,
Но, как распятое, все вытянулось тело,
Хоть стон не излетал из побелевших губ.
И над солдатом он крестом раскинул руки —
Глаза, остекленев, расширились от муки.
Я видел ужас, гнев и скорбь в очах людей,
И вдруг невольный вздох из тысячи грудей
Рыданьем вырвался, глубоким и тяжелым,
Как будто все гроба разверзлись под костелом.
Но грянул барабан, команда раздалась:
«Готовься! Шагом марш!» И вихрем понеслась
Кибитка меж рядов, на вид совсем пустая.
Была закидана соломою она,
Но голая рука, недвижна и бледна,
Тянулась из нее, как бы благословляя
Испуганный народ. И прежде, чем кнутом
Рассеяли толпу, кибитка с мертвецом,
К костелу подкатив, у врат остановилась.
Тут зазвонил звонок. Я заглянул во храм.
Дрожащий капеллан, призвав господню милость,
Вознес Христову кровь и тело к небесам.
И я сказал: «Господь! Чтоб мир спасти, когда-то
Ты пролил сына кровь — таков был суд Пилата.
Ты слышал суд царя — прими, как жертву, вновь
Равно невинную, хоть не святую кровь!»