Стихотворения. Поэмы

Да, умерла!.. Кричу, рыдаю,
Вокруг толпятся ротозеи,
Они вытягивают шеи,
Бьют по плечу меня, глумятся бестолково.
«Безумец, ты не плачь: она жива-здорова!»
(Ксендзу.)
Не верь им, ксендз! Ведь я-то твердо знаю!
Ведь что бы там ни говорили
Все уличные зубоскалы,
Мне сердце явственно сказало:
Нету, нету Марыли!
(После паузы.)
Есть третья разновидность смерти:
Смерть вечная, как сказано в Завете.
Нет хуже смерти той! Поверьте,
Вот этой самой смертью, дети,
И буду ввергнут в ад кромешный
Я, многогрешный!

Ксендз

Пред миром и собой ты, сын мой, больше грешен,
Чем перед господом! Ведь люди-то родятся
Не для того, чтоб плакать и смеяться,
А чтоб добро творить для ближних. Будь утешен,
Что господу слугой ты должен быть до гроба.
Что перед вечностью твоя ничтожная особа?
И как тебя господь испытывать ни станет,
На помощь ближним отдавай ты силы…
У лодырей вся жизнь похожа на могилу,
Чтоб спать, пока труба архангела не грянет!

Отшельник

(удивленно)
Мой ксендз! Да это впрямь не колдовство ли?
(В сторону.)
Ведь все — ее слова! Подслушивал он, что ли?
(Ксендзу.)
Клубок ее речей распутывая снова,
Ты повторял, как будто слово в слово
Благочестивейшие назиданья,
Мне данные в тот вечер на прощанье!
(С иронией.)
Да! Час был выбран самый подходящий
Для проповеди мудрой и блестящей!
Ее слова звучали величаво:
«Друзья, наука, родина и слава!»
Как от стены горох теперь отскочит это!
А ведь когда-то я пылал от строф поэта,
Спать не давала слава Мильтиада!
(Поет.)
Ты, молодость^{134}, прах юдоли отринешь,Взлетишь, и, светлым взглядом ширяя,
Все человечество ты окинешь
От края до края!
Уже развеяло ее дыханье
Все образы великие! Осталась
Одна лишь тень, лишь маленькая малость —
Облатки еле видимая крошка,
Которую пожрет любая мошка.
На той крупице строить зданье
Она пыталась!
Стал комаром я по ее желанью,
А думает, что я, как Атлас некий,
Способен быть опорой небосвода!
Вздор! Искра, что таится в человеке,
Горит лишь раз, в его младые годы.
Дохнет Минерва на нее устами —
И в племенах, которые отстали,
Мудрец взрастает. И звезда Платона
Нам сотни лет сияет благосклонно.
А факел гордости зажжем об это пламя —
Тогда мы слышим слово громовое
И видим появление героя.
Идет по миру этот гений
Великих добродетелей путями
Или путем великих преступлений.
Идет он, чтоб сшибать с царей короны
И рушить троны правящих династий;
И в новый скиптр всемирной власти
Пастушью палку превращает.
(После паузы, медленно.)
А небожительница свет тот зажигает —
Тот свет в груди людской сам для себя пылает,
Вот как лампады римских усыпальниц!^{135}

Ксендз

О молодой энтузиаст несчастный
Ты не преступник, ты — большой страдалец!
Из покаяний, что сейчас лепечет
Твое больное сердце, — все мне ясно!
Послушай! Та, что разум твой калечит,
Не только красотой своей прекрасна!
Ты страстно любишь! С той же силой страстной
И подражать тебе бы нужно тоже
Небесной девы чувствам и мышленью,
А ты как будто добр, но рвешься к преступленью!
Ну, здесь меж вами выросла преграда:
Вы — две звезды во мгле, но раньше или позже
Тот мрак рассеется, и будете вы вместе!
С землею заодно исчезнут и оковы,
И в небе вы соединитесь снова.
И страсть, хотя и большую, чем надо,
Обоим вам простит господь небесный!

Отшельник

Да! Все ты угадал. Но как? Скажи по чести!
(Подражает голосу ксендза.)
«Ее душа светла, как лик ее прелестный,
Земная цепь на небе будет сбита…»
А! Сам ты обличил себя в поступках низких!
Ты тайну выманил, что в недрах сердца скрыта
От всех друзей, от всех родных и близких!
Ведь, руку положив на ветку кипариса
И положив на грудь другую руку,
Мы обо всем молчать навеки поклялися,
Ни слова никому не говорить, ни звука!
Но, впрочем, нет… Припоминаю день я,
Когда при-помощи искусства рисованья
Хотел я воскресить очарованье,
Чтоб показать друзьям ее изображенье.
Но эти прелести не тронули нисколько
Друзей моих, — увы, для них любое чувство
Одной забавою является и только;
А в глубь души они вглядеться не умеют,
И только лишь одно известно им искусство:
Холодным циркулем друзья мои владеют,
Чтоб мерить красоту бесстрастнее, чем судьи!
И даже в небеса глядят такие люди,
Подобно волку либо астроному!
Поэт, любовник — смотрят по-иному!

Ах, так ее люблю, что на ее портрете

Я беззащитных уст коснуться не посмею
Своим дыханием… Когда при лунном свете
Ложусь я спать, — не обнажу я шеи,
Покуда веткой кипариса
Ее глаза я не прикрою.
Мои друзья!.. Томленьем и тоскою
Напрасно вздумал с ними я делиться!
Один мой друг послушал и лукаво
Заулыбался, рот прикрыв рукою:
«Ну, что особенного? Так себе девица!»
Другой прибавил: «Ты ребенок, право!»
Друзья мои! Вот что они такое!
И этот старец!..^{136} Он хитер безмерно,Проклятый! Он и выдал нас, наверно!
(Всё с большим смятеньем.)
На рынке обо всем распространялся
Перед детьми, перед толпой бабенок!
И кто-то из толпы, старик или ребенок,
На исповедь пришел, да взял и проболтался…
(В явном помешательстве.)
Не ты ли сам признаний домогался?
На исповеди мне не ты ли ставил сети?

Ксендз

Ну, а к чему нам измышленья эти?
Хоть и запутана в клубок необычайный
Твоя печаль, однако тот, чье зренье
Еще способно видеть чувств движенье,
Сумеет все понять и смысл распутать тайный.

Отшельник

Ты прав! Но такова натура человечья:
Боль тайны целый день в груди людской таится,
Однако человек во сне заводит речи….
А тут-то обо всем он и проговорится!
Со мной бывали случаи такие…
Пришел домой я после первой встречи,
Ни слова не сказал я никому в тот вечер
И молча спать пошел. А после этой ночи
Мать утром говорит: «Уж набожен ты очень!
Чем это объяснить? Ведь пресвятой Марии
Ты молишься^{137} всю ночь, вздыхаешь, что-то шепчешь!»Я понял. Запер дверь я вечером покрепче.
Но осторожным быть возможности не стало —
Нет спальни у меня, сплю нынче где попало
И часто брежу я… Мысль, как по морю, мчится!
Погаснет свет и снова разгорится,
И чьи-то лица возникают,
В одно они стремятся слиться
И исчезают…
Но этот лик не может в бездне скрыться:
Лежу ли на песке, гляжу ль в земные недра,
Он, будто месяц на волнах, струится,
Недосягаемый, — сиянье льющий щедро;
Взгляну я ввысь — и вижу лик похожий:
Он в небесах летит, как будто ангел божий,
И, как орленок, распушивши перья,
(смотрит вверх)
Он замирает между туч высоко,
Чтоб, прежде чем низринуться на зверя,
Его еще с небес пронзить стрелою ока;
Трепещет над поверхностью земною
Он, как за крылья к небу пригвожденный,
Как будто бы в сетях в голубизне бездонной…
…Так именно она сияет надо мною!
(Поет)
День ли в солнечном сиянье,
Ночь ли в черном одеянье,
Я взываю: «Где ты, где ты?»
Ты со мной, и не при мне ты!

Когда она вот так встает перед глазами,

В листве лесной, между цветами полевыми,
Велю себе молчать, — слова родятся сами,
И вдруг, не выдержав, промолвлю это имя.
А этого и надо негодяям,
Подслушают и крикнут: «Всё мы знаем!»
И кинутся разбалтывать об этом…
Я помню: дождь прошел перед рассветом,
Туман, как снег, ложился на откосы,
А на цветах уже сверкали росы,
И, завершив движение ночное,
Тонули звезды где-то в отдаленье;
Одна лишь не угасла надо мною,
Та самая, что видел каждый день я
Там, над беседкой…
(Опомнившись.)
Ха! Сбежал с холма я…
Но что я говорю! Бред романтично-страстный,
Он вызывает головокруженье…
(После паузы, вспоминает.)
Не в этот раз, а это было позже —
Такое утро… Плачу и вздыхаю,
Когда я снова все припоминаю…
Дождь лил как из ведра, и ветер был ужасный,
И в этот самый куст зеленый Я спрятал голову…
И что же?
(С кроткой улыбкой.)
Меня подслушал тот бездельник…
Не знаю, — слышал только стоны,
Иль между стонами моими
Услышал он и это имя…

Ксендз

Безумный юноша отшельник!
Ну, кто тебя подслушал?

Отшельник

(важно)
Это
Был светлячок… как человечек…
Под листиком сверкнул он где-то.
Вот этот червячок-советчик
И молвил (чтоб меня утешить!):
«Эй, головы не надо вешать!
Не надо скорби безнадежной!
Нельзя себя винить напрасно,
Что эта девушка прекрасна,
А ты с душой родился нежной!
Ведь вот и я: сияю ясно,
Зато и потухаю быстро.
Вот я выстреливаю искру,
Чтобы кустарник озарился…
Той искрой я сперва гордился,
Но убедился,
Что эта искорка — проклятье:
В добычу ящерицам злобным
Из-за нее достались братья.
И я погибну, им подобно, —
Я это знаю,
Но как предотвратить несчастье?
Никак! В моей ли это власти?
И вот, покуда жив, — сияю!»
(После паузы, указывая на сердце.)
И вот, покуда жив — сияю!

Дети

(ксендзу)
Отец! Какой рассказ чудесный!
Ты знаешь ли об этом чуде?