Стихотворения. Проза

— Так вот оно что, — протянул Павел Михайлович. — Это, как говорится, eine sehr schlechte Geschichte[328] — Григорий человек во какой. Я его хорошо знаю. Это Александр Александрович, покойник, по доброте своей душевной, да Ольга Александровна, тетушка твоя, тоже покойница, по своей взбалмошности, — faisaient un idol de lui[329]. А какой же он идол? Или, напротив, настоящий идол, только в другом роде. Ну да, ты понимаешь, он — ох, какой он! По правде сказать, он мне никогда по душе не был. И вообще, ты прости меня, милый, но что-то не очень верю в искренность наших душуспасающих мужичков. Уж очень от них того, кулачками пахнет. Сам Пахом этот ведь, поди, сейчас сотнями тысяч заворачивает, а десятками тысяч — уж наверно. То же и Григорий, хоть он и приятель твой, а я тебе прямо скажу: il a une ame de brigand[330], впрочем, как и все наши богоспасаемые крестьяне, или крестьяне, как они сами себя именуют, производя свою родословную от Христа. Ну да об этом мы с тобой не раз толковали и не раз еще говорить будем. А теперь вот что. Марья Ивановна там, должно быть, заждалась нас. Давай-ка пошлем ее за тем, что она напекла и наварила, да чтоб лекарств там каких-нибудь, да вещей теплых заодно для Сони больной прихватила. Что ты на это скажешь, а? Мы же с тобой здесь тем временем покумекаем, как лучше Сонино дело устроить. Согласен? А если согласен, так сейчас Марье Ивановне все передам, и она быстро слетает. У меня теперь вместо кучера австриец пленный, он такой бедовый, страсть.

— Да зачем же вы сами? Уж лучше я пойду к Марье Ивановне. Я с ней еще не поздоровался даже.

— Ну, иди, иди, оно в самом деле лучше. Да ты и помоложе меня будешь немного.

Узнав о болезни Сони, Марья Ивановна пришла в большое возбуждение. Она жестикулировала, кланялась и кричала диким, горловым голосом:

— “Мода!”, “беда!”, “да, да!”. — Выкрики легко проникали через двойные рамы во внутрь избы.

— А я тут без тебя кое-что уже принадумал, — встретил Павел Михайлович Алексея Нивина. — Только ты уж того, прости меня, будь откровенен. Марья Ивановна, которая всех всегда женить любит, тебя с ней давно уже просватала. Так вот, как ты? Это правда? Ведь если так, — ты понимаешь, — тогда может быть одно решение, — а если у вас ничего такого нет, тогда другое...

— До вашего приезда я ходил взад и вперед, все думал и ничего не мог придумать, — сказал глухим голосом Алексей Нивин. — Когда вы приехали, я подумал, что вас Господь умудрил приехать мне на помощь. До сего дня я знал, что она сестра моя младшая. Я так и относился к ней. А сегодня открылось, что Господь вложил в нее другое чувство ко мне, и теперь мне за себя и за нее страшно, и я пока ничего решить не могу.

— Тогда я тебе скажу вот что. Оставаться ей у тебя, конечно, нельзя. Взять мне ее к себе, но ты ведь сам знаешь мои взаимоотношения с крестьянами, наживать еще одного врага — это уж, пожалуй, будет и лишнее. Так вот мне и кажется, лучше всего препроводить ее твоему брату Кириллу, — он, кстати, опять здесь со своим вагоном, — ведь ты знаешь, на Петуховской фабрике до забастовки дошло. Твой брат ее всего лучше укроет и документы ей выправит. Что ты на это скажешь, а?..

— Скажу, — тихо улыбнулся Алексей Нивин, — что действительно Господь умудрил вас приехать ко мне. Сейчас важно спасти ее от Пахома, а там Господь укажет, что делать.

— Вот и отлично. Значит, я пошлю к Кириллу моего австрийца, он у меня такой, на все руки мастер. Ты знаешь, их теперь у меня десять — два германца, эти — сущие буки, на всех смотрят свысока, настоящие Вильгельмы, мы для них — eine niedrige Rasse, Sklaven, die an die Vandalen gedruckt werden sollen[331]; четыре венгра — эти страшные, того и гляди зарежут, на цыган похожи; три турки, эти ничего, народ мирный и работящий и, наконец, один австриец, вернее русин, совсем еще мальчик, ему всего восемнадцать лет, веселый, славный и все зубы, улыбаясь, скалит.

Приезд Марьи Ивановны застал их мирно беседующими о хозяйственных делах. Павел Михайлович сильно надеялся на то, что не засеянные осенью из-за недостатка рабочих рук озимым хлебом поля будут благодаря присылке пленных засеяны яровым, и особенного ущерба для хозяйства не будет.

— Хотя, знаешь, — говорил он, — чиновничество и здесь показало себя. Посылали пленных без разбора кому, куда и для чего. Ну и вышло черт знает что: мне прислали двух сапожников, одного кучера и четырех столяров — вот и паши и сей с ними, как знаешь, а на железную дорогу, мне Фролов, начальник станции, говорил, — двух аптекарских помощников, чертежника и еще кого-то, чуть ли не писателя какого-то.

Марья Ивановна вошла шумно и победоносно, неся, прижимая к груди, несколько кульков. Ее сопровождала Аксинья, стряпуха Павла Михайловича, тоже загруженная всякой всячиной. Марья Ивановна и руками и миганьем объяснила, что нарочно привезла Аксинью: мода бёда, Соня будет стесняться Алексея — да, да, мода бёда.