Стиховорения и драмы

«Как ночь мрачна! Как тёмен лес!
Как путь зарос кустами!
Ни звёздочки среди небес,
Ни огонька пред нами!
Давно мы бродим по лесам,
Скажи, далёко ль Ниев храм?»
— «Вадим, ты зришь ли пред собою
Высоких сосен ряд густой?
За ними храм стоит над мрачною скалою».
И старец, и Вадим, идут. Над их главой
Верхи дерев шумят уныло,
И мнится, жителей могилы
Несётся глас во мгле ночной.
В дубраве тихой и сухой,
Идут наверх горы кремнистой
Среди нависших диких скал,
Вступают в своды храма, мшистый
Помост под ними зазвучал,
И отголосок стен протяжно отвечал.
Идут неверною стопою...
Но вот незримою рукою
Отверзся перед ними вход
В высокий освещенный свод.
В средине длинный стол, из камня иссечённый.
И кубок на столе, и нож лежит священный,
И старцев сонм кругом сидит.
Как ярко свет на их челах играет!
Как белые власы и ризы их блестят!
И стены в сумраке стоят,
И луч, не долетев до свода, умирает.
Вдали, чуть светят на столбах
Тяжелые героев древних латы,
И их щиты, избитые в боях,
И шлемы, и мечи зубчаты.
Всё тихо: дивный сонм молчит,
И каждый старец пред собою
На руны тайные глядит,
Седой склонившись головою.
Когда же ветр свирепый зашумит
И дымный пламень затрясётся,
И свет неверный с тьмой сольётся,
То мнится, старцы, стол, и своды, и стена
То вдруг блеснут, то исчезают,
Непостоянные пред взорами блуждают,
Как зданье зыбкое таинственного сна.
И недвижимый, изумленный,
У входа храмины священной
В молчаньи юный сын степей
Взирал на храма свод высокий,
На факел в храме одинокий,
На дивный сонм седых мужей.
Безвестное благоговенье
И перед таинственным страх
Блистали в юноши очах.
И мыслит он, что первый шаг
Разгонит светлое виденье;
Что витязи минувших дней,
Богатыри времён далёких,
Исшедши из могил глубоких,
Из царства мрачного теней,
Совет свой держат в тьме ночей
Об участи печальной, слёзной
Отчизны, прежде им любезной.
Но вот, отбросивши рукой
Свой длинный плащ с чела седого,
Брегил идёт и за собой
Ведёт сопутника младого.
Обходит стол со всех сторон,
Встречаем дружеским приветом,
И низко кланяется он
Пред старцем, в чёрный плащ одетым.
«Вовремя ты пришёл, Брегил! —
К пришельцу старец говорил. —
Настал сей день, давно желанный.
Так завтра, завтра в ранний час.
У самых врат Новграда бранной
Трубы раздастся грозный глас.
Но Ратибора нет с тобою?»
— «Изгнанный Новоградом, он Новоград проклял.
Как тщетно море бьёт волнами
В громады чёрные нависших диких скал,
Так, Буривой! и я с слезами
Упал к его ногам, просил его, молил...
Вотще — он непреклонен был».
— «Но кто ж с тобою в храм вступил?
Кто сей с блестящими, как взор орла глазами,
Покрытый светлою бронёй?
Скажи, кто юный сей герой?»
— «Сын Ратибора он, послышав голос брани,
Он устремился вслед за мной
С мечом отмщения в младой, но сильной длани».
И Буривой восстал, он юношу ведёт
В средину сонмища седого
И руку древнюю кладёт
На меч героя молодого.
«О Ратибор сын! — воскликнул Буривой! —
Мой сын! клянися предо мной
Богами адскими и вечной адской тьмой
И Ния властию священной,
Что меч, тобою обнаженный,
Дотоль не скроется в ножнах,
Доколе Новоград не встанет с новой славой,
Доколе трепетный варяг
Не побежит стезёй кровавой
В Рослаген свой, как дикий зверь лесов
Пред меткою стрелой и громким лаем псов».
Вадим ещё хранил глубокое молчанье,
Но взор его блистал воинственным огнём.
И вдруг он меч извлёк — ступил — потряс щитом,
И клятвы грозной обещанья
В восторге бурном произнёс.
Он звал в свидетели властителя небес,
Тебя, защитник Новограда,
О златорогий царь Велес,
Тебя, тебя, о Ний, владыка грозный ада,
И Чернобога власть, и Ночь, и Бледный страх.
Так клялся он: в его глазах,
Казалось, молнии сверкали,
Слова под сводами звучали,
Как дальний над волнами гром,
И перья лебедя играли,
Колебляся, шумя над юноши челом.
Все в удивлении немом
Меж тем на витязя взирали
И мнили: юный Святовид,
Оставивший небесны своды,
Пришёл поставить меч и щит
Против врагов отчизны и свободы.
Но Буривой вещал, Вадим
Пустился снова в путь с вожатаем седым
Чрез дебри мрачны и глубоки,
Через шумящие потоки,
Чрез холмы, долы, по скалам,
К новградским дружеским шатрам.
Густее мрак долны покрывает,
В дубраве ветер завывает
И филина несётся глас,
Уж близок полунощный час.
Чей голос слышен в храме Ния,
Как будто стон волны седой,
Как будто ветра рёв глухой?
Вещает мрачный Буривой:
«На ветре стоны прилетают,
Подземные врата скрипят,
Из ада духи вылетают,
Начнём, начнём таинственный обряд.
Я слышу грозные их клики,
Я слышу: крыльями шумят;
Поют протяжно адски лики,
Начнём, начнём таинственный обряд.
Бегут над нашими главами
Их гласы громкие звучат;
Бегут несметными толпами;
Начнём, начнём таинственный обряд».
И вот горит костёр священный,
Три раза, в жертву обречённый,
Телец обводится кругом,
Одет кровавым полотном.
Он пал, и кровь его течёт в сосуд широкий,
Меж тем, как в тишине глубокой
Вокруг стола и пред костром
Безмолвно ходит старцев сонм.
И все с поникнутой главою,
Все тихой, мерною стопою
Идут. О, если бы ты зрел,
Как стройно шёл сей сонм священный,
Как каждый старец, облаченный
В свой длинный плащ во мгле белел!
О, если бы ты зрел их бледные ланиты,
И их главы, сединами покрыты,
И дикий, но потухший взгляд, —
Ты мнил бы истуканов ряд,
Рукой несмертной иссеченных,
Волшебством дивным оживленных
При звуке таинственных слов
Подземных властию богов.
Пред ними медленно ступает
В одежде мрачной Буривой
И с шумом над своей главой
Он знамя брани потрясает.
Идут и стали пред костром;
Но Буривой вокруг костра обходит
И круг таинственный обводит
Железным жертвенным жезлом.
Вдруг, распустив власы полуседые,
Он зашептал, склонённый над огнём,
Слова волшебные, глаголы неземные,
Когда бы он свой глас вознес,
Когда б его слова под сводами раздались,
Тогда бы горы всколебались
И бурею возмутился свод небес.
Тогда бы храм со сводами, с жрецами
Под мстящими богов громами
Затрясся, рушился, упал
И Волхов трепетный к Ильменю вспять бежал.
Но он слова свои едва-едва шептал,
И ветер громче завывал,
И звери дикие скрывались под кустами,
И путник зрел над шаткими древами
Огней бегущих длинный ряд
И бледный сонм каких-то странных теней,
И образы чудесных привидений,
На коих и взирать не должен смертных взгляд,
Но сонм молчал. Лишь заклинанья
Чуть ропщут в бледных их устах.
И вдруг из грозного молчанья
Их грянул глас, исполнен предвещанья,
О крови, брани и смертях:
«Ний с престола восстаёт,
Ний копьё своё берёт!
Что ж владыку призывает?
День ли брани наступает?
Завтра ли бой?
Враны несметной слетелись толпой,
В ночи холодной
Весело волк завывает голодный.
Завтра будет пир орлам.
Ний! О Ний! приди в свой храм!

Что же в аде восклицают?

Грозны радости духов!
Быстро, быстро льётся кровь,
В небе призраки летают,
В адских странах
Смехи грохочут, как гром в небесах,
Тьмами и тьмами
Тени пред адскими вьются вратами.
Гибель, смерть и страх врагам!
Ний! О Ний! приди в свой храм!

Вот твой кубок позлащённый,

Вот под дланию жреца
Льётся светла кровь тельца!
Обошли мы круг священный.
Грозный, внимай!
Ада владыка, на брань выступай!
Старцы седые
В полночь свершили обряды святые.
О, внемли своим жрецам!
Ний! О Ний! приди в свой храм!»

Так пели старцы. Каждый раз,

Когда их таинственный глас
Во храме громче раздавался,
Их мрачный вождь к земле склонялся
И, знамя омокая в кровь,
Вещал: так брызнет кровь врагов.
Когда ж их гласы умолкали
И звуки песни умирали,
Как дальний ропот бурных волн,
Тогда, благоговенья полн,
Поднявши кубок позлащенный,
Угрюмый старец Буривой
Лил мёда светлый ток златой
На пламень и костёр священный.
Мгновенно пламень потухал,
Но вдруг он ярче вновь пылал,
Вновь рдяным светом озарял
И старика власы седые,
И зраки бледные жрецов,
И брони на стенах стальные,
И камни серые столбов.
Но вот уж пламя потухало;
Едва над гаснущим костром
Сиянье рдяное мелькало,
К костру склонившийся челом,
Верховный жрец, простёрши длани,
Качал, но тихо, знамя брани.
И вдруг, казалось перед ним,
Очам незримые другим,
Вставали тайные виденья.
«Идёт, — воскликнул он, — идёт владыка мщенья,
Идёт! Склонитеся пред ним!
Идёт!» — и старцы все поникнули главами
Перед незримыми, но близкими богами.
И долго сонм седой молчал,
Казалось, храм и ветр дремал.
Все члены старцев трепетали,
Холодный пот по лицам и бежал,
Власы на их главах от ужаса вставали,
Невольно зуб об зуб стучал.
И пламенника свет тусклеет и тусклеет,
И на костре огонь синеет и синеет,
Жрецы стоят, жрецы молчат,
Их дух стеснило ожиданье.
Вдруг что-то хладное, как мёртвых целованье,
Как ветр знобящий адских врат,
Как смерти длань, над ними пробежало:
Казалось, жизнь с ним улетала,
Казалось, под перстом духов
На миг в них сердце бить престало
И в жилах их замёрзла кровь.
Прошло!.. в них сердце бьётся вновь,
Их мрачный взор блестит яснее,
Но вся душа в них трепета полна,
Как бы от грозного пророческого сна.
Их вождь стоял с простёртыми руками,
С смущеньем на челе, с дрожащими устами,
Так бледен, хладен, недвижим,
Что мнилось, смерти мраз уже возлёг над ним,
Его отверсты мрачны очи,
Без жизни, мыслей, чувств стоят,
Глубоким ужасом его окован взгляд,
Вперился в мраки чёрной ночи.
Но вот из уст его исторгся тяжкий стон,
На мёртвенном лице явился пламень новый,
Как будто сотрясал ничтожества оковы,
Как будто бы восстал к существованью он.
Его глаза, как звёзды в мгле, пылали,
И под наморщенным челом
Зеницы серые сверкали
Багровым бешенства огнем;
И бледные его ланиты
Кипящей кровью налились;
Ужасной бледностью покрыты,
Уста его от ярости тряслись;
И из груди его стеснённой
С усильем вылетал какой-то рёв глухой;
Казалось, дух подземный, злой
Владел душою исступлённой.
Вдруг знамя он потряс, главу свою поднял
И грозные слова вещал:
«О горе, горе вам, варягов род надменный,
О горе, горе вам, грядёт отмщенья час.
Вы жертвы смерти обреченны,
Ваш день пришёл, весь ад восстал на вас;
Весь ад гласит вам: горе, горе!»
На время старец замолчал,
И сонм жрецов протяжно отвечал,
Их глас, их дикий глас звучал,
Как бьющее в утёсы море;
Они вещали: «Горе, горе!»
— «Пусть гибнет весь их род! — воскликнул Буривой. —
Пусть пожирает меч их хищные дружины,
Пусть Позвизд их мертвит холодною рукой,
Пусть поглощают их ревущие пучины
И голод их разит среди степи глухой.
Когда же вся их кровь прольётся,
Пусть память их с земли сотрётся!»
И вновь жрецов ответный глас
Высокий храма свод потряс.
Сей глас был бури завыванье
Иль ночью грома рокотанье
По снежным северным горам;
Они вещали: «Смерть! Смерть лютая врагам!»
Их имена пусть скроет мрак забвенья,
И кости их, добыча тленья,
Пусть лягут средь степей без славы, без могил».
Ужасно их слова во храме раздалися,
Полнощный ветр свирепее завыл,
Доспехи тяжкие героев затряслися,
И тяжкий, тихий стон в них долго слышен был.
Но снова старец исступленный
Гласил проклятия священны:
«Когда вспылает бурный бой,
Коль Новограда сын, увидя знамя брани,
Отмщеньем не вскипит и робкою душой
Возлюбит рабский мир бесчестья и покой,
Проклят он в век и век, его прокляты длани!
И душу робкую, избравшую ярём,
Богам подземным мы навеки отдаём.
Пусть дом его падёт и пред его очами
Пусть острый меч сразит жену его, детей,
Пусть горько плачет он и свет его очей
Иссушится тогда горячими слезами
И прежде времени потухнет в вечной мгле.
Пусть он пойдёт, оставленный друзьями,
Сам-друг с отчаяньем скитаться по земле,
Пусть ночию и днём, во сне, во время бденья
Толпятся вкруг него стадами привиденья,
И пред кончиною пусть будет уж об нём
Голодный спорить пёс и с волком, и с орлом,
Пусть червь, могильный червь живого кости сгложет
И даже смерть его раскаянье встревожит.
И пусть душе его во мгле земли сырой
Откажет Чернобог желанный им покой».
Жрецы проклятья повторили,
Слова их глушь лесов вкруг храма пробудили,
Дремучий бор уныло отвечал
И вран, проснувшися, три раза прокричал.

Не жаворонка глас встречает

Зарю младую в небесах,
Не звонкий рог ловцов сзывает
В весёлых новградских полях,
Не бледный свет зарниц играет
На тихих Волхова брегах —
Щиты горят под рдяною зарёю,
Трубы ужасный глас звучит,
И вдалеке над чистою струёю
Сверкают молньи, брег дрожит.
Мечи блестят, звучат кольчуги,
Вожди сподвижников зовут:
«Готовьтесь в бой, готовьтесь, други!»
Варяги хищные из Новграда текут!»
Текут, как рек сердитых волны,
Как тучи, бурь грядущих полны,
Текут; и медленно с холмов
В долину грозна рать вступает,
Знамёна ветер развевает,
Луч утренний скользит от копий и щитов.
Пред их стеснёнными рядами
Сто грозных витязей-певцов,
Покрыты светлыми бронями,
Идут с секирами в руках
И с песнью смерти на устах.
Но юный вождь в дружине бранной
Грядёт, как некий вождь туманный,
Восставший над крутым холмом,
И первым солнечным лучом
Златимый в небе голубом,
Как пламенник, во мгле блестящий,
Как метеор, в огне дрожащий,
Копьё его булатное горит,
И на груди его сверкает круглый щит,
Как образ месяца сребристый
В волне Ильменя, светлой, чистой.
О витязь молодой, полнощи грозный сын,
Чей взор тебя, о Рюрик, не узнает.
Как светлый неба исполин
Средь рдяных облаков вступает,
Так ты стоишь среди дружин.
Но вот рядам врагов навстречу
Грядет славян отважный строй.
За славу и за край родной
Стремяся на кроваву сечу,
Они летят... мечи обнажены,
Готовы стрелы роковые,
Сверкают панцири стальные
И копья тяжкие разить устремлены.
Ряды спешат, как волны за волнами,
И знамя битв над их главами,
Залог победы над врагом,
Колеблется игривым ветерком.
Трубы умолкло грохотанье,
Умолк ужасный скальдов глас,
Над полем возлегло молчанье,
Как иногда в полдневный час
Перед ревущею грозою
Ложится тишина над трепетной землёю,
Когда Перун, горящих царь громов,
Свинцовы тучи собирает
И мрачною стезёй по небесам ступает,
Сердитый ветр молчит и зной поля сжигает,
И молнья спит в изгибах облаков.
Но вдруг раздался свист, вдруг хлынул дождь реками,
Зажглася молния в смятённых небесах,
Ильмень в свой плещет брег сердитыми волнами,
Катятся громы за громами,
И чёрный воет бор на горных высотах.
Так в небе стрелы засвистали,
Шумя сомкнулся с строем строй,
Раздались крики, вспыхнул бой,
Мечи о брони застучали,
И горы вдалеке на вопли отвечали,
И громкий гул промчался над рекой.
Вот встало дневное светило
И поле битвы озарило.
Страшней, страшнее бой пылал,
Рекою в поле кровь бежала,
И смерть ужасней ликовала.
Но вот полдневный час настал,
Недвижимы ряды стояли,
Бойцы безмолвные разили, умирали,
И пыль над их главой клубилася столбом.
Лишь изредка, когда бледнеющим челом
Склонившийся на щит широкий
Сражённый витязь упадал,
Последний смерти стон и тяжкий, и глубокий
Из уст его невольно вылетал.
И изредка, когда поднявши меч кровавый,
Пред строем воин молодой
На труп противника безглавый
Ступал надменною пятой,
Ужасный глас победы, мщенья
Гремел над полем истребленья.
Он умолкал, и вновь был слышен стук щитов,
Секирой тяжкой раздробленных,
И шлемов звон, мечами пораженных,
И тяжкое падение бойцов.
Дотоле всюду победитель,
Впервые Рюрик зрел колеблющийся бой.
Вотще в рядах носился он грозой,
Вотще разил, как пламень-истребитель!
Его могучею рукой
Ряды на время разрывались,
Он дальше тёк, ряды смыкались,
И вновь неколебим славян отважный строй.
Уже героя щит стальной
Усеян копьями, стрелами,
Уж крепкий шлем погнулся булавами,
Но он средь копий и мечей
Стремился в те места, где знамя развевала
Толпа избранная седых богатырей;
Он тёк, и перед ним, казалось смерть летала,
Он тёк... но вдруг секира засвистала,
Уж гибель над его челом...
О юный вождь, варяг, закрой себя щитом.
Защита слабая; ударом тяжкой стали
Разбился щит, обломки с громом пали,
И криком радости славяне отвечали.
Но медленно к рядам своих бойцов
Он отступил бестрепетной стопою,
И вслед его — тела врагов,
Лежащие широкою грядою.
«Руальд, — воскликнул князь, — подай мне шлем стальной
И щит отцовский, боевой,
Пред коими, как трепетные длани,
Скрывалися в горах питомцы брани,
Сыны Норвегии, враги земли родной».
И Рюрик ждёт: никто не отвечает.
Но где Руальд? Почто же медлит он?
Почто на зов вождя боец не выступает?
Грозою битвы увлечён,
Быть может, он вдали свой острый меч вращает
И князя громкий глас к нему не долетает.
Из ряда в ряд, из строя в строй
Несётся юный вождь стрелой
И громко друга призывает:
«Руальд! Руальд!..» Престань искать,
Из мёртвых другу не восстать!
На поле брани, поле славы
Он брань и славу позабыл,
Он пал; Вадима меч кровавый
Младого витязя сразил.
Так Рюрик, злобною судьбою
От поля брани удалён,
Клянёт свой рок... Вдруг видит он:
Варяги медленной стопою
Пред грозным знаменем славян
В молчаньи мрачном отступают,
Их храбрые вожди отвсюду упадают,
Он видит... Горести туман
Мрачит его глаза. В ряды бойцов смятенны
Без шлема, без щита, как вихорь разъяренный,
Стремится он с мечом в руках,
И первый шаг его во вражеских строях
Встречает труп кровавый друга.
На нём пронзённая кольчуга,
Под ним князей варяжских щит,
И близ главы младой тяжёлый шлем лежит.
Взор Рюрика блеснул невольными слезами,
Но витязь окружён враждебными мечами,
И гнев в его глазах слезу остановил.
Он поднял шлем, он грудь щитом покрыл,
И грянул глас его, предвестник истребленья:
«Вперёд! Вперёл! — и с взором мщенья
Он первый в грудь врага свой острый меч вонзил.
Бегите перед ним! Его в бою теченье —
Потока бурного стремленье!
Бегите, витязи славян!
Уже погиб младой Руслан,
Лежит в пыли Премысл надменный,
Зломира труп окровавленный
Упал, как глыба с снежных гор,
И вечной ночи прах покрыл Остапа взор.
Как каменный оплот пред храбрыми друзьями,
Стоял Услад, днепровских честь брегов.
Прельщённый бранными венцами,
Забыл он хаты милой кров
И гуслей сладкий звук под вещими перстами.
Почто он брань любил? Средь мирной тишины,
При плеске струй Днепра родного
Не лучше ль было петь и Леля молодого,
И славные дела глубокой старины?
Теперь ты пал, о витязь юный!
Теперь тебя сразил героя меч стальной,
Осиротели звонки струны,
Умолк навеки голос твой.
Уж нет его, но щит Рогдая
Простерт над юношей-певцом.
Рогдай его любил; секира роковая
Блеснула грозная над вражеским бойцом.
Он пал, он пал, но близок мститель,
Младой Услада победитель
К Рогдаю мрачному летит
И тяжкий меч в руках вращает,
Но страха славянин не знает,
Лишь ярче взор его блестит
И сердце радостней играет.
Враги сошлися — щит с щитом,
Вскипел меж ними бой жестокий,
Ударил меч о меч широкий
Раздался треск, как дальний гром
Над бездною морей глубокой,
И брызнул пламень от броней.
Но тщетно мужество Рогдая,
Уж сталь во грудь его вонзилась роковая,
Свирепый блеск его очей
Уж тени смертные закрыли,
Геройску длань сковал могильный хлад,
Уста в последний раз, бледнея, повторили
Слова священные: «Свобода, Новоград».
Он пал, как древний дуб, веков минувших зритель,
Нависший тению густой
На свежий дол, спокойствия обитель,
Падет, низверженный грозой.
И средь его дружин смятенье,
И хлынула за князем вслед
Толпа варяг, носящих истребленье
Уже вкруг знамени побед.
Богатыри славян седые
Легли, как класы золотые,
Сраженны острою косой.
На спину щит отбросив свой,
Уже варягов князь надменный
На знамя руку простирал,
Уже в мечтах торжествовал
Над ратию славян сраженной,
Уже... Но что за крик раздался?
Почто варягов храбрый строй
Вблизи, вдали восколебался?
Кто, кто течет губительной стезей,
Как брани бог, покрыт броней окровавленной,
Спеди дружины их смятенной?
Вадим ведет на бой славян!
Как легкий утренний туман
Седые крылья собирает,
Ложась волнистою грядой
На темный скат горы крутой,
Так рать варягов отступает,
Смыкаясь вкруг вождя железною стеной
Враги за ними вслед, и страшный вспыхнул бой.
И палиц треск, и свист ужасный пращей,
И стали гром, о сталь разящей,
И шлемов звон, и стук щитов,
И глас вождей, и крик бойцов
В долине грозно раздаются.
Меж тем с полнощи ветр встает
И тучи сизые несутся,
Седой поток с холмов ревет,
Подъятый вихрем прах клубится,
На поле брани мрак ложится,
Рекой на землю кровь течет;
Там гибнет славянин, там сын иноплеменный
Вздыхает, падая, о родине своей,
Там старец богатырь, под шлемом убеленный,
При грохоте трубы и молниях мечей,
Теперь сражен враждебною стрелою,
Еще свой жмет булат хладеющей рукою.
А там, безвременный встречающий конец,
Боец мечтой перелетает
В тот край, где горестный отец
Его с слезами ожидает;
Где в час, когда заря багрянит небеса,
Невеста юная, родных полей краса,
Восходит на скалы крутые
И, кудри по главе разбросив золотые,
Вперяет взор в туманну даль,
К стенаньям ветерка свой жадный слух склоняет
И смотрит, вдалеке не светится ли сталь,
Не друга ль звонкий рог долины сон смущает.
Но друг ее, увы, изранен умирает.
Отвсюду слышен ветров вой,
И крик, и вопль, и стон глухой;
Ряды падут на землю мертвы,
Добыча смерти злой, кровавой брани жертвы.
Среди рослагенских сынов
Пришлец от дальних берегов
Морей Свеонии, покрытых вечно льдами,
Стоял бестрепетный Гаральд.
Ему несчастну смерть пророчил древний скальд,
Когда он плыл с варяжскими судами
По дремлющим в ночи волнам
К славянским счастливым краям.
Но ах! судьбы рука неотвратима;
Она таинственной стезей
Ведет нас, всюду невидима,
От лона матери до двери гробовой.
Гаральд потек на бой, его могущей длани
Бежал отважный славянин,
И круглый щит его во дни кровавой брани
Был грозною скалой для вражеских дружин.
Теперь вокруг него вотще свистали стрелы,
Вотще Вадима меч тяжелый
Носил варягам смерть и страх.
Один в их трепетных рядах
Гаральд стоял неустрашимый,
Один рукой неутомимой
Он яростных врагов порыв остановлял
И гласом громовым к сраженью призывал
Бойцов Рослагена смятенных;
Тела врагов, его мечом сраженных,
Лежали вкруг него широкою грядой,
Как листья бледные, отторгнуты зимой,
Лежат вкруг рощей обнаженных.
Вадима ждал Гаральд с угрозой на устах,
С блестящими от ярости очами.
Они сошлись, как в небесах
Две тучи бурные, чреватые громами,
Сверкают молньи, на горах
Дубравы падают, исторженны с корнями,
И жителей долин объемлет бледный страх.
Уж меч Гаральда сокрушился,
И щит его разбит, но бой не прекратился.
Враги схватилися и крепкою рукой
Друг друга жмут к груди стальной.
В них кровь кипит, в них дух теснится,
Их брони гнутся, прах клубится
Под их могучею пятой.
Кругом их смолк шумящий бой,
На время спят в колчанах стрелы,
К земле склонилися копье и меч тяжелый,
И все в молчании взирают на борцов.
Но вдруг раздался крик, доспехи загремели,
Иноплеменнки содроглись, побледнели.
В пыли лежит Гаральд, славенских страх станов,
В пыли Гаральд; над ним булат сверкает;
Вдруг, падая, стальной шелом
Сребристые власы героя открывает,
И юноша свой меч от старца отвращает,
Он вспомнил об отце, и старом, и седом.
Но ах! терзаемый и гневом, и стыдом,
Гаральд не хочет жить, печалью удрученный,
Подъемлет от земли булат окровавленный
И, грудь свою склонив, главу склоняет в прах,
Исполнен ярости, но с смехом на устах.
Его уж нет... Варягов страх объемлет,
Они бегут, бросая меч и щит,
И трепетный боец вождям своим не внемлет,
И лютый меч бегущих в тыл разит.
Казалось, Позвизд разъяренный
К победе путь славянам открывал,
И хладно вихри воздымал,
И тучей пыли ослеплял
Сынов земли иноплеменной.
Вотще бесстрашный князь навстречу к ним летел,
Вотще геройский глас гремел
И звал их в бой, на миг возобновленный, —
Сей глас, за коим в прежни дни,
Как волки жадные, они
Стремилися к кровавой брани,
Теперь бессилен был; их ветр свирепый гнал,
Вадим бегущих низвергал,
И храбрые бойцы, бросая меч из длани,
Стремились снова в бег, как трепетные лани.
Они стремились в бег, и долго мнилось им,
Что мчался им вослед Вадим,
Поднявши тяжкий меч, их кровью обагренный,
Что роковой удар сверкал
Над их главой, могиле обреченной,
И, близкой гибелью смятенный,
Их дух невольно замирал,
И пот на их челе холодный выступал.
Ты, Рюрик, зрел, как воины бежали,
Вотще вокруг себя твой взор искал вождей,
И слезы бешенства, отчаянья, печали
Блеснули из твоих очей.
Тебе постыла жизнь, тебе не жизнь без славы,
И лучше для тебя, чтобы твой труп кровавый
Лежал в пыли, потоптанный, безглавый,
Чем поле брани уступить,
Бежать с бесславием и побежденным жить.
И витязь никогда столь грозным не являлся
В своих минувших торжествах,
Как в день сей, грозный день, когда надменный враг
Венцом победы увенчался.
Теперь, как смерти бог, он гибель нес в рядах,
И рок пред ним, казалось, колебался.
К Вадиму мчался он, к нему летел Вадим,
Сошлись, сразилися, но бой их невидим.
На круглой вышине кургана,
Остатка гордого давно минувших дней,
Средь мрачных волн всходящего тумана
Скрывались подвиги вождей.
Но зрели, как от светлой стали
По броням искры вверх скакали;
Но слышно было, над холмом
Ударов раздавался гром,
Как млатов стук, о наковальни бьющих,
Как грохот скал в долины с гор падущих.
И долго длился бой, уж вечер наступал,
Багряный царь светил на западе сиял;
Тумана зыби опустились,
И вдруг очам славян явились
Во поле бранное врагов бегущих строй,
Победа вольности святой,
Курган с вершиною крутой,
Осыпанный вечерними огнями,
И юные вожди с поднятыми мечами,
Как исполины древних лет,
Сыны земли новорожденной
Или бессмертные властители вселенной.
С броней их лился рдяный свет,
Их шлемы средь небес сияли,
Как звезды дивные, предшественницы бед,
И тяжкие мечи сверкали
В могущих витязей руках,
Как молньи грозный луч на бурных облаках.
Так в чистый, хладный день зимою
Над яркой белизной снегов
Пылают два столба меж небом и землею,
Пути блестящие к обители богов.
Но ах! варяга щит, сей щит его отцов,
Вождей, любимцев бога брани,
Дотоле ужасом сиявший на врагов,
Под тяжестью славянской длани
Разбитый пал во прах, погнулася броня,
И кровию его Вадима меч упился.
От взора Рюрика навеки бы сокрылся
И неба свод, и свет веселый дня,
Когда б булат врага в бою не притупился.
Но скоро юный князь падет,
Уж он томится, он слабеет,
Рука мечом едва владеет;
О! кто его от гибели спасет.
Меча славянского тяжелые удары
То в шлем, то в бок, то в грудь его разят.
Быстрее, чем свирепый град,
Орудие небесной кары.
И витязь близкой смерти ждёт;
Уж мрак перед его очами.
О! кто могущими руками
Богатыря от гибели спасёт.
Среди рослагнской дружины устрашенной
Был Елла, воин молодой,
От детства Рюрика сопутник неизменный,
Как он, в боях дотоль непобежденный,
Как он, бестрепетен душой.
Толпой варягов увлечённый,
Ещё сражаяся, он тихо отступал
И в тяжкой горести вздыхал
О славе друга помраченной.
За ним шумящею рекой
Стремились с мщением славяне;
Он обратил главу! О, ужас, на кургане
Узрел он Рюрика, узрел кровавый бой.
«Друзья, — воскликнул он, — нас Рюрик призывает,
Наш гибнет князь, один во вражеских рядах».
Сказал, и воины забыли смерть и страх.
О стыд! их вождь, их князь, их слава погибает.
Сомкнулись, Еллы вслед, как буря потекли
На сретенье врагам; славяне изумленны
Остановляются, бегут, лежат в пыли,
И Елла так, как вепрь, ловцами разъяренный,
Раздвинул их ряды и быстрою стопой
Летит на холм. Вадим высоко над собою
Свой меч подняв, удар готовит роковой,
Разит, но Рюрик жив, — железною стеною
Сомкнулися щиты рослагенских бойцов.
И Елла друга увлекает,
И Елла вкруг врагов собирает
И путь широкий средь врагов
Мечом кровавым открывает.
Вадим, славяне — им вослед,
Но тщетно — небо сохраняет
Вождя для будущих побед.
Вот скрылось дневное светило,
Зажглася рдяная заря,
И тихое сиянье золотило
Леса, и холмы, и поля,
И струи Волхова священны,
И град славян освобожденный.
Уж ветр носил в долине гул глухой,
Сраженья голос отдаленный.
Бегущий враг, славян победный строй,
И блеск броней, и шум терялись за холмами.
Средь поля битв, меж длинными грядами
Сражённых воинов, чуть слышны здесь и там
Иль слабая мольба к невнемлющим богам,
Иль голос, прерванный стенаньем,
Или проклятие, исторженно страданьем,
Но вот нисходит ночь; повсюду тишина.
Вдали умолкли бранны бури,
И средь безоблачной лазури
Плывёт холодная луна.
Она сребрит туманный верх холмов,
Сребрит унылые дубравы;
Ильмень, она дрожит среди твоих валов,
В твоих зыбях, о Волхов величавый.
Как риза, бледный свет долину битв одел,
Здесь брони, там мечи светлеют,
Сверкают здесь щиты или кровавых тел
Громады мрачные чернеют.
И тихо всё, нет жизни в трупах сих,
Последний глас умолк, последний стон утих,
Глубоким сном бойцов сомкнуты очи.
Одна, задумчива, с небес глядит на них
Безмолвная царица ночи,
И хладный ветер полуночи
Вздыхает среди трав сухих.