Стикс

– Жив, – с уверенностью сказала Наталья. – Васю-то по осени убили, когда уже дожди шли. А этот рыжий приезжал еще по сухому. Все возле нашего дома крутился.

– Зачем? Зачем крутился? – осипшим голосом спросил он.

– Кто ж его знает? – вздохнула Наталья. – Я в цветнике ковырялась, нагнувшись, так он и не приметил. Я гляжу – чужой. И потихоньку разглядела его через забор. А тут как раз муж мой идет. Рыжий его и спрашивает: «Ты Хайкин?» – «Хайкин, – отвечает. – Я Василий, а на другой половине живет Игнат. Вам которого? Если меня, то вот он я весь, а брата моего двоюрóдного дома сейчас нету». Рыжий ничего на это не сказал, усмехнулся и исчез. И то сказать: Вася-то был сильно навеселе.

– А потом? Потом он не приходил? После убийства?

– Может, и приходил. Может, и не к Васе вовсе – к Игнату. Это вы уж сами у него спросите. Только рыжий этот – лихой мужик. Боюсь я его.

– Что ж. Я спрошу. А вы, Наталья, молчите пока об этом.

– А я уж и так молчу. Я только вам. И то сказать: с полицией не надо бы связываться. Бог с ним, с рыжим. Я только вам. Уж очень вы обходительный мужчина. И лицо у вас приятное.

Хайкина вновь застенчиво прикрыла рот с плохими зубами уголком грязного фартука.

– Да-да. Спасибо, Наталья. – Он так и не понял, за что благодарит ее, за неожиданный комплимент или же за интересный рассказ. Тоже неожиданный.

– Чай-то не в такую жару пить, – вздохнула она. – Может, квасу? Квасу хлебного? Домашний, не покупной.

– Хорошо бы.

Она вышла в сени, принесла литровую эмалированную кружку с квасом. Пока он пил жадно, стояла, смотрела. Потом покачала головой, спросила:

– Жена-то небось счастливая?

– Отчего же счастливая?

– Не пьете. И из себя видный. Должность, опять же, хорошая. Что ж. На то она и жизнь. Кому что. А кому и счастье.

И Наталья Хайкина тяжело вздохнула.

…В прокуратуру добрались только к четырем часам. Да никто, собственно, и не спешил, даже он, следователь Мукаев, наконец сдался. В самом деле: работа не волк, в лес не убежит. А люди устали, да и жара разморила.

Еще какое-то время возились с Хайкиным, пытались хоть как-то привести его в чувство, чтобы подписал протокол. Но Игнат глаз не открывал и на все вопросы отвечал тоненьким заячьим верещанием.

– Или придуривается, или в самом деле крыша окончательно поехала, – сделал вывод Свистунов. От него попахивало водкой, но движения были координированные. – Хорошо, что следственный эксперимент провели до освидетельствования подозреваемого врачом-психиатром. А то бы началось: «Какое имели право да…» Тьфу! В психушку его. Оформляй, Ваня, бумаги.

Два часа ушло на писанину. Разумеется, под руководством капитана Свистунова, который сидел рядом и то и дело заглядывал через плечо. Он же, следователь Мукаев, столько прочитал за последнее время протоколов, что освоился с их сухим казенным языком вполне. Показалось вдруг, что другого-то и не знал. А главное, вспомнил наконец, как писать. И вспомнил, что левша, потому и буквы получились в первый раз такие неровные. Пробовал писать правой рукой, а, оказывается, надо было левой. Теперь пошло. Свистунов отметил это с удовлетворением:

– Ну вот. А я уж волноваться начал. Человек многое может забыть в результате амнéзии, но то, что он из левши станет вдруг правшой, – это вряд ли. Кстати, у всех левшей почерк похожий. С наклоном в левую сторону. И там, на берегу, ты все правильно показал.

– Дался тебе мой почерк! Заладил: «кстати, кстати»! На себя посмотри.

– А что я? Я двурукий, – подмигнул вдруг Свистунов.

– Как это двурукий? Отчего? – удивился он.

– А ты не помнишь? Неужели не помнишь?

– Нет.

– Да. Избирательно, Ваня, к тебе возвращается память. А мы ведь с тобой в одни ясельки ходили, в один детский сад. Играли вместе. Ты всегда был начальником: то маршал Жуков, то Штирлиц, то Василий Иванович Чапаев. А я при тебе Петькой. Вечный адъютант. Когда в школу пошли, выяснилось, что ты левша. Ну никак не хотел писать правой. А учительница была упрямая. Решила, во что бы то ни стало тебя переучить. Но и ты был упрям. Коса на камень, что называется. Тогда-то тебя в первый раз и назвали Мýкой. В учительской. Билась она с тобой, билась, а ты правой писать ни в какую не хотел. Двоек хватал! И тогда я решил из солидарности к тебе присоединиться. От природы я правша, но, начиная с первого класса, стал развивать и левую руку. Годы упорной тренировки, Ваня.

– А почему ты это делал, когда история с первой учительницей уже закончилась? Кстати, кто победил?

– Мы с тобой. Когда в классе появилось два левши, она сдалась. Я писал левой рукой все время, пока учился в начальной школе. Раз уж стал врать, что по-другому не можешь, надо стоять до конца.

– А у тебя, оказывается, характер тот еще! – удивленно сказал Иван.