Стикс

Вечером он побывал на стоянке, сидел в черном «Мерседесе». После разговора с Русланом гордиться им перестал. Теперь он думал о нем с ненавистью: моя машина. И точно так же: мои деньги. Все это взялось из ночного кошмара. Из страшного сна. Он чувствовал, что и машина и деньги – это две болевые точки, давить на которые – значит причинять себе невыносимые страдания. Он совершил преступление. И хотел это исправить, когда шел к Москве.

Деньги. Что делать с деньгами? Они по-прежнему лежали в коробке из-под торта «Полет». Отдать Зое? Нет, нельзя. Это плохие деньги. Он мучается сейчас из-за них, а значит, и она будет мучиться. Пусть все остается как есть. Он только возьмет пистолет из машины. Вернее, уже взял. Как же все перепуталось у него в голове! Не мозги – каша. Одна только ясность: надо непременно уничтожить Сидорчука.

Кто такой Иван Саранский? Ведь это его машина. Как, каким путем получил ее следователь Мукаев? И снова боль, потому что с этим связаны неприятные воспоминания. Что-то особенно больное. Почему так похожи эти два человека?

«Это ваше лицо. Вы с ним родились…» А он? Он тоже с ним родился? Должно быть, так. Как же это случилось, мама? И почему в могиле лежат останки младенца? Кто он? Тебя можно понять, тебе было семнадцать лет. Зачем девочке двойня? Это же так тяжело, а родителям далеко до пенсии, помочь некому. Один выздоравливает, другой заболевает, один засыпает, другой бодрствует, нужны два комплекта пеленок, батарея бутылочек с детским питанием, коляска на двоих. Но почему же не сказать правду? Отдала, мол. Кому? Ему сейчас было бы проще, если б мать сказала правду. Он бы знал, куда ему ехать.

Так чья же это машина? Никто не ответит на вопрос, только он сам. Потому что остался один. Труп, найденный в Горетовке, опознать невозможно, но он-то знает, кем был убитый! Еще там, в лесу, знал, когда шел по раскаленной земле, словно вывернутой наизнанку.

Вылез из машины, запер дверцу.

– Так никуда и не поедете? – удивился охранник.

– Нет. В другой раз.

Дал ему еще денег. Много. Чтобы не задавал вопросов. Машина ему понадобится в ближайшее время. И вот эта страшная ночь. Кажется, задремал, хотя сполохи по-прежнему тревожат. Даже во сне: вспышка, грохот, краткая пауза, потом еще одна и почти без перерыва еще…

– Ваня!

– Да? Что?

– Телефон, Ваня!

Звонит мобильник следователя Мукаева. Сюрприз! Он хватает его со стола:

– Да! Слушаю!

– Следователь Мукаев?

– Да!

– Это Сидорчук. Илья Сидорчук.

– Си… А… откуда? Номер откуда узнали?

Сдавленный смешок:

– Хе-хе… Откуда… Когда в ресторане сидели, записал. Правда, не знал тогда, что со следователем пью. Думал – с другом детства. Поговорить бы нам.

– Пого… Вы где, Сидорчук?

– Дома. В Горетовке. Маму хотел повидать. А вы что, в розыск меня объявили?

– Вот именно. В розыск. Завтра по всему городу фотографии будут расклеены! «Разыскивается особо опасный…».

– Не-е-ет! Не нада-а-а!

– Приходи с повинной, Сидорчук!

– А в чем же я виноват? Меня сам прокурор выпустил. Владлен Илларионович.

– Ты приходи. Разберемся.

– Только не в прокуратуру. Поговорить бы нам, следователь.

– Где?

– Приходи завтра ко мне домой в Нахаловку. Я тебе секрет скажу. Только ты один приходи. Память-то твоя как?

– Никак.

– А у меня есть кое-что для твоей памяти. Только один. Понял? Не надо твоего рыжего. Боюсь я. Он глотку за тебя порвет.

– Хорошо. Во сколько?

– К вечерку. Только чтоб никого. Если надо, я сам сдамся. Но сначала должен с тобой поговорить.

– Значит, завтра в семь часов? Так?

– В Нахаловке в семь. А с маманей я попрощался.

Гудки. Облаву на него устроить? Ну уж нет. Сам лезет в петлю. По заявкам радиослушателей следователь Мукаев один, но с оружием. Хана тебе, Илюша Сидорчук. Теперь уже точно: хана.

– Ваня, кто это? – Зоя приподнимается на локте.

– Никто. Спи.

– Только ты помни, Ванечка: я без тебя умру.

– Ну-ну. Умрешь. Еще и замуж выйдешь.

– Не говори так! Не смей!

– Зоя, я плохой человек.

Нашел что сказать!

– А мне все равно, плохой или хороший. Любят не за это.

– А за что?

– Просто любят.

– Ты спи, Зоя. Спи. Это не страшно. – Поцеловал сначала карий глаз, потом голубой.

– А гроза?

– Пройдет и гроза.

Зоя прижалась к его плечу, затихла. Грохот теперь был тише, дальше. Дождь, который уже с час редко, словно птица по зернышку, тюкал железный карниз, обрушился вдруг стеной, и всю ночь за окном был шум водопада, льющегося на камни быстрой горной речки.

День восемнадцатый, около семи часов вечера

Весь следующий день на улицах Р-ска стояла стена дождя. Струи воды словно застыли, соединив землю и небо, по асфальту, бурля, бежала вода. Будто природа поставила себе задачу выбрать за сутки месячную норму осадков. Центр города находился как бы в котловане, на дне гигантской чаши. На это дно стекала вода с холма, где находился ресторан «Девятый вал», из нового микрорайона, из Нахаловки, тоже расположенной на возвышении, короче, со всей округи.