Стиляги

Александр Лехтман прятал дома украденный микроскоп, сказав матери, что уму дали его из института для занятий, но ведь она сама преподает в вузе и знает, что такие приборы из лабораторий не выносят…

Даже из этих фактов видно, как примитивно понимали родители свой долг воспитателей, считая «неудобным», «неделикатным» вмешиваться в личную жизнь детей, контролировать их поступки. А их сыновья вели двойную жизнь. Одна проходила у них на глазах, другая – в пивных и ресторанах.

Спившиеся молодчики все более и более теряли человеческий облик. Вот что говорят они сами о своих идеалах.

«Все мы любили выпить, – показал на следствии Пнев, – и для этой цели посещали рестораны… Чтобы иметь деньги на пьянство, я украл кольцо…»

Андрей Передерий показал:

«Посещал рестораны. На это я тратил стипендию плюс деньги, которые давали родители, плюс деньги, которые я брал тайно у родителей, плюс деньги, вырученные от распродажи своей библиотеки».

Андрей Передерий был арестован на курорте. Негодяй возмущался, что прервали его отдых. Его везли, чтобы отдать под суд за убийство человека, а он требовал, чтобы в дороге его кормили шоколадом, и недоумевал, когда ему отказывали: «Почему? Я ведь хочу купить на свои деньги». Своими он считал деньги, вырученные от продажи пиджака убитого Эдуарда. А сидя в тюрьме он просил, чтобы его кормили тортами, словно он присутствовал на именинах у своих родственников.

Непередаваемая мерзость!

* * *

Преступники наказаны по заслугам. Пусть это послужит суровым предостережением любителям легкой и беззаботной жизни, тем, кто намеревается всю жизнь прожить тунеядцем. И пусть об этом подумают чересчур любвеобильные родители. В нашей стране каждый живет своим трудом. От труда каждого зависят его положение в обществе, его место в жизни.

Волна антистиляжных фельетонов и карикатур продолжается в советской прессе ровно столько, сколько существуют стиляги. Вот фельетон Николая Асанова «Шептун» («Крокодил», № 16 за 1954 год). В нем слово «стиляга» не употребляется, но описание внешний вида героя полностью соответствует тогдашнему карикатурному образу стиляги:

Н.  Асанов «Шептун» («Крокодил», № 16 за 1954 год)

«Передо мной был Гога Баранчук. Но в каком виде! Плечи его рыжего костюма стали в два раза шире от ватных подкладок, шляпа была зеленая с длинным ворсом, на ногах – ярчайшие желтые полуботинки на сверхтолстой подошве, и вообще весь вид его свидетельствовал о преуспеянии».

А герой фельетона Гога – молодой человек стиляжной внешности и со склонностью к «буржуазному образу жизни» – занимается чем-то вроде фарцовки.

«Было любопытно узнать, чем же он «заведует», и я согласился зайти. Мы стояли возле кафе с интригующим названием «Арфа», и я направился было к дверям этого заведения, но Гога удержал меня за руку:

– Фу, это типичная забегаловка! Мы пойдем в «Отдых», вот это кафе!

Мне было все равно, и я пошел рядом с ним, с удивлением замечая, что Гога стал очень известен. Пока мы поднимались по переулку, он раз десять приветствовал каких-то людей, иногда снимая свою шикарную шляпу, иногда просто поднимая руку. Шел он быстро, так что поговорить по дороге не удалось.

В кафе его тоже, как видно, знали. Это чувствовалось по почтительным поклонам швейцаров, вдвоем кинувшихся к Гоге и оставивших меня без внимания до тех пор, пока Гога не кивнул: «Это со мной!»

В зале к Гоге стремительно подошел администратор, почтительно спросивший:

– Как всегда?

– Точно! – ответил Гога, высокомерно поднимая свой прямой длинный нос и поправляя прическу типа «бродвейка», сделанную под американских киноактеров, когда волосы на затылке отращены так, будто человек собирается идти в попы. Администратор почтительно засеменил впереди и провел нас в отдельный кабинет, где Гогу уже ожидал официант.

– Классно, а? – спросил Гога. И раньше чем я успел воспротивиться или хотя бы принять участие в обсуждении меню, скомандовал: – Коньячку, лимончик, сумужки, боржомчика, потом черный кофе двойной и две порции ликерчику, как всегда… – Это дополнение должно было показать мне, что Гога успел уже выработать свои вкусы и понятия по программе «классной жизни».

– Где же вы теперь работаете, Гога? – спросил я, мысленно оценивая заказ и прикидывая, во что обходятся Гоге эти посещения кафе, если свое «как всегда» он повторяет хотя бы раз в неделю.

– Не будем торопиться! – небрежно сказал Гога. – У меня есть правильная привычка: о делах говорить в конце заседания, – и засмеялся своей шутке.

– Как же вы теперь живете? – спросил я.

– О, я плохо жить не умею. Да и знакомые не дают скучать! – уверенно сказал он, обсасывая ломтик лимона после первой рюмки коньяку. Я заметил, что держался он так, словно все время подражал кому-то в жестах, движениях, словах.

Выпив еще рюмку и опять пососав лимон, он откинулся на спинку стула, небрежно забросил ногу на ногу и прищурился, словно испытал бог весть какое удовольствие. Семгу он ел странным способом, наматывая ее на вилку, как макароны. Я сообразил, что среди своих знакомых Гога нашел настоящий образец для подражания.