Стёртая

– Он старше, чем кажется, и преподавал живопись, когда еще я ходила в школу. Великий художник и хороший… – Она останавливается на середине предложения. – Да, давно это было. Кто знает, какой он теперь.

«Каким он был», – мысленно поправляю я и сама неприятно удивляюсь тому, что думаю о нем в прошедшем времени. Нет, конечно же нет.

– Что с ним будет?

Мама и папа переглядываются. Мама поднимается и начинает мешать что-то на плите.

– Наверно, это зависит от того, что он сделал. Не беспокойся об этом, – говорит папа.

Поздно вечером, оставшись наконец одна в комнате, я сворачиваюсь на кровати рядом с Себастианом. Он урчит. Стараюсь осмыслить случившееся за день, вывести какой-то итог, но ничего не получается. Как не получается и не думать.

Единственное решение… Карандаш и бумага. «Сегодня нарисуйте кого-то или что-то, что вам дорого. Что-то, что пробуждает чувства». Рисую левой рукой. Лихорадочно. Снова и снова. Далеко за полночь. Тори. Феб. Люси. Джанелли. И Роберт – брат из прошлого, которого я не знала.

Водитель беспрерывно сигналит, как будто от этого может быть какой-то толк. Автобус застрял в пробке и стоит на месте.

Симпатичная блондинка в задней части салона опустила голову на плечо сидящего рядом парня. Он обнимает ее одной рукой. Задержка нисколько их не беспокоит. Остальные не знают, чем заняться, и не находят себе места. Двое или трое читают; несколько ребят постарше измываются над мальчишкой помладше; девочки обсуждают мальчиков; одиночки смотрят в окно.

– Сделайте что-нибудь! – кричу я шоферу. – Откройте двери! Выпустите их!

Но он не слышит меня и не знает, что сейчас случится.

Блондинка сзади замерзла. Ее парень поднимается с сиденья и тянется за своей курткой на верхней полке.

Вот тогда все и случается: свистящий звук, вспышка света, взрыв. И крики.

Ядовитый дым… окровавленные руки стучат в окна, которые не открываются… и крики, крики. Парень обнимает ту, что была симпатичной блондинкой, но слова любви запоздали. Она мертва.

Снова свист… вспышка… взрыв. Зияющая дыра в боку автобуса, но большинство уже молчат. Парня оттаскивают от девушки, и только тогда он присоединяется к немногим выжившим. И тоже кричит. Я затыкаю пальцами уши, но крики не смолкают.

Не сразу, но до меня все же доходит.

Это я.

– Тише, тише. Это только сон.

Я отбиваюсь, мечусь, потом понимаю, где нахожусь. В постели, дома – точнее, в моем нынешнем доме, – и обнимает, удерживает меня не Эми, а мама. Эми появляется у двери, зевает и уходит. Должно быть, мама проснулась и пришла первой.

«Лево» вибрирует: 4.4. Уровень не такой уж и низкий, но мне страшно, и во рту вкус крови. Перед глазами сцена из сна. Роберт и Кэсси, та симпатичная девушка. Должно быть, мое подсознание выбрало их с фотографии, которую показывал Мак.

По всей кровати листы бумаги, мои наброски. Мама разглаживает их молча и собирает в стопочку, но останавливается, наткнувшись на рисунок с Джанелли.

На моем рисунке он стоит в классе, под своим наброском Феб – рисунок в рисунке. И Феб на бумаге – это его Феб, одинокая девушка, которую я так и не узнала.

Мама смотрит на Джанелли. Лицо у нее печальное. Я успеваю собрать остальные листки, так что увидеть Роберта и Кэсси она не успевает.

– Что ты наделал? – шепчет мама, трогая лицо Джанелли на бумаге, и поворачивается ко мне. – Мы здесь вдвоем, и это останется между нами. Что с ним случилось? Я вижу, ты знаешь. У тебя все на лице написано. Тебе нужно научиться скрывать мысли и чувства, как это делаем мы. Но сейчас, пожалуйста, расскажи мне, что знаешь.

И я рассказываю. О Феб и малиновке. О том, что сказал учитель. Как мы стояли молча и как он потом нарисовал ее.