Стивен Эриксон Кузница Тьмы

И торопливо пошагал, не сводя глаз с лежащего у входа в палатку бревна. Нарад касался кончиками пальцев линий лица и в первый раз ощущал страх перед тем, что находит.

Засуха выморила поле, копыта коней врезались в почву как мотыги, вырывая траву, и в конце концов там не осталось ничего живого. Мастер оружия Айвис вышел с поля, покрывшись мелкой пылью. Кожа одежд запачкалась, поддевка пропотела на спине и подмышками. Позади неохотно оседали тучи бурой пыли; отряд, который он муштровал на прогалине, в полном составе отступил под сень деревьев, отчаянно ища прохлады. Они почти не болтали: Айвис довел всех до изнеможения. Некоторые почти падали, мотая головами. Другие легли в траву опушки, закрывая глаза ладонями. Доспехи и бурдюки с водой валялись, словно после битвы или ночи пьяного разгула.

- Возьмите остатки воды и полейте лошадей. Животным она нужнее, чем вам.

Эти слова заставили мужчин и женщин зашевелиться. Айвис еще чуть последил за ними, потом отвернулся туда, где стояли под деревьями боевые кони. Они лишь мотали хвостами, отгоняя клубы мух, и по временам волны пробегали по гладким бокам. Животные казались здоровыми, но избавленными от лишнего жира. Когда дом-клинки начали ходить меж лошадьми, Айвис с грустью отвернулся.

Он не знал, видят ли животные сны. Не знал, хранят ли они в сердцах надежду, мечтают ли о чем-то. О свободе? Не знал, что можно прочитать в этих больших мягких глазах. И уж совершенно не знал, как обучение убийству влияет на их души. Привычки и поступки могут запятнать душу - он часто видел такое среди сородичей. Видел, как сломленные дети становятся сломленными взрослыми.

Нет сомнения, философы и ученые, развалившись в изящных комнатах Харкенаса, выработали точные определения всем этим непостижимым вещам, что подобно тучам растревоженной пыли повисают над грубой и выветренной землей - вещам, которые не ухватишь и не удержишь. Всякие идеи о душе, тайной сущности, что знает себя, но не полностью, и потому обречена вечно спрашивать и томиться. Нет сомнения, у них есть аргументы и контраргументы, но эти великолепные построения - скорее памятники остроумию, нежели прочные постройки.

Он помнил, как дед любил повторять: "Тот, кто бережет свои предубеждения, никогда не спит". Будучи ребенком, Айвис плохо понимал, что имеет в виду Айвелис. Но, кажется, понял теперь. Впрочем, это пустое. Философы выкопали глубокие рвы вокруг понятий вроде "души", рвы, которые не преодолеть животным, ведь они говорят не на том языке и не способны к долгим диспутам. Но... когда Айвис вглядывается в глаза лошади или собаки, или убитого оленя - в последние мгновения, когда зверь содрогается и моргает, а глаза полны слепым ужасом - видит отрицание всех философических аргументов.

Жизнь не только искра. Она пылает огнем. Он знает, что она - огонь, по простой причине: постепенно жизнь выжигает себя. Пожирает все доступное топливо, мигает, гаснет и пропадает.

Но одно ли - жизнь и душа? К чему это разделение?

Всякий умеет чертить круги в пыли, но на фоне великой схемы их канавки так жалки!

Дом-клинки побороли усталость и занялись лошадьми. Стащили седла, вынули скребки. Руки поглаживали мышцы, ощупывали жилы и кости под натянутой кожей. Животные стояли недвижимо: Айвис так и сумел понять, терпят ли они такое внимание или находят в нем нечто приятное. У животных есть лукавство, но улыбаться они не умеют. И, как всегда, их глаза походят на провалы в царство загадок.

Капрал Ялад подошел к нему. - Сир, они двигались весьма точно. Правда ведь? Никогда не видел такого совершенства.

Айвис хмыкнул: - Хочешь комплиментов, капрал? А может, поцелуя? Иди поищи куколку, которую забросил за стену конюшен. Я не тот, кто тебя ублажит. Если захочу общения, найду кого-нибудь другого, не полуумка.

Ялад отступил. - Извиняюсь, сир.

Капитан знал: его дурное настроение стало предметом множества пересудов в казармах. Никто не понял истинной причины, чему Айвис был только рад. Они только трудятся упорнее, надеясь его удовлетворить или хотя бы не разозлить еще сильнее. Узнай они причину, сочли бы сумасшедшим.

Было что-то в воздухе, в летней жаре, и оно казалось... неправильным. Словно злость наделена запахом, вонью, и даже горячий ветер не уносит ее, солнце не в силах ее выжечь, а зреющие злаки - поглотить.

В такие вот дни у него по коже мурашки ползут. Он заметил одиноких всадников, что огибали границы имения, торопливо срезая путь по землям Драконуса. Он уловил слабый привкус дурного дыма, того дыма, что исходит от горящей одежды, горящих вещей, горящих волос и плоти - но такой слабый, что нельзя быть уверенным и тем более определить направление, откуда доносится дым.

Он взял за обыкновение дежурить вечерами, заходя в лес и бродя по опушке, и в гаснущем свете находить мгновения ужасающей тишины - но даже когда всё затаивало дыхание, доносился слабый выдох, запашок чего-то неправильного.