Сто голландских тюльпанов

- Ну да. Кстати, как он? Ты его видел?

- Значит, так, — сказал Фейн. — Во-первых: ни на какой итальянке я не женился и вообще на запад дальше Наро-Фоминска не выезжал.

- Но Павлик...

- А Павлик сейчас нехорош. Это во-вторых.

- То есть? Как это - нехорош?

- Под следствием Павлик.

- Иди ты! Павлик - под следствием?

- Ага. Связался с урлой, залезли в квартиру, стащили ордена...

- Какие ордена?

- Советские! Какие... Потом Павлик пытался их толкнуть на Беговой у комиссионного, там его и взяли.

Беговая, ордена, урла - все смешалось в моей голове.

- А где он... Постой. Где он урлу-то нашел?

- Где работал, надо думать, там и нашел.

- В секретной лаборатории?!

- Секретнее некуда! Винный буфет ресторана "Москва", младшим научным грузчиком...

В экстремальных ситуациях человеческий мозг нередко ищет пути отхода на менее стрессоопасные направления. Я заглянул в коляску. Там мирно посапывал щекастый розовый младенец, которому решительно наплевать было на всех Павликов мира.

- Твой? Или твоя?

- Мой. Есть еще дочка, у бабушки.

- И у меня дочка. А как... мазок Фейна? Завоевывает мир?

Он слегка задрал бороду. Признак недоумения?

- Ну да, ну да, — пробормотал я. — Видишь ли... А я вот куртку у Павлика купил, думал, она от тебя, из Италии...

- Может, и из Италии.

- А ты… работаешь, да?

- После института - в НИИ.

Про стихи я спрашивать, естественно, не стал.

Из магазина степенно выплыла осанистая матрона с большущим полиэтиленовым пакетом в руке. Она направилась к нам. Удивляться в тот день я уже больше не мог, и меня хватило лишь на то, чтобы достаточно бесцветным тоном произнести:

- Здравствуйте. Альбина. Добрый день.

- Здравствуйте. — Она пригляделась ко мне. — Здравствуйте.

Младенец в коляске забулькал, потом закряхтел, и Фейн, сложив губы кульком, загукал и начал ритмично подергивать колясочку.

- Ну что, поговорили? — спросила Альбина как-то буднично. — Зашли бы к нам как-нибудь. Заяц, нам пора, — обратилась она к Фейну. — Нам еще в "Колбасы" надо зайти и в "Синтетику".

И заячье семейство удалилось продолжать свой нехитрый промысел.

Я ощутил слабый позыв окликнуть Фейна, догнать его, что то сказать, или спросить о чем-то, или предложить... что? Дружить домами? Какое там...

Толкнув дверь, я вступил в захудалое рыбье королевство. Креветок в тот день, как и следовало ожидать, в продаже не было.

Амба

Никогда она ничего мне не делала. Она же ничего не умеет. У нее яичница подгорает сразу с обеих сторон, представляешь? Я с работы прихожу, она все время лежит, грызет яблоки и читает. Протянет руку, возьмет не глядя, хрум, хрум - только хвостик задумчиво положит обратно на тарелку. Безотходное производство какое-то.

А в тот раз я устал как черт. И горло болело. Ну, пришел, ужином, конечно, и не пахнет. Ладно! Стал отбивать мясо. Она закурила и говорит: "О, если б раб жил тысячью жизней! Для полной мести мало мне одной…” Я, естественно, молчу, только бью по мясу сильнее. Тут она с таким презрением, знаешь, просто жутким презрением в голосе и надменно так заявляет: "А ведь ты не знаешь, откуда эти строки!" Я молчу все равно, а мясо бедное от моих ударов уже совсем расползается по доске. Кое-где дырки появились. "Где, — спрашиваю, — сковородка наша?" Она стряхивает пепел в горшок с цветком: "Все эти глупости, — высокомерно говорит. — меня не занимают. А ты малоразвитый и даже не знаешь, что я прочла тебе строки из "Отелло".

Н-ну! И тут я заметил, что цветок мой весь в окурках! Мне даже показалось, что листья немного скукожились. Он как-то по-особому называется, забыл, житель пустынь и растет жутко медленно. Я его чуть пи не пионером еще посадил, правда, лет десять назад, землю рыхлил, поливал дождевой водой и убивал тлю. А эта его не переносила, особенно когда случайно порвала о колючку рукав какой-то турецкой кофты.

Тут я не выдержал, что говорить... Размахнулся и как ахну молоток в мойку, а там гора грязной посуды. Я просто озверел.

- Ты, — говорю, — неприятное существо, лежишь тут целыми днями, как большая котлета...

Она даже не вздрогнула, глазом не моргнула. Воткнула окурок в горшок и с большим олимпийским спокойствием делает следующее заявление:

- Ты, Вова, человек с бытовым сознанием. Абсолютно. Я же, напротив, безу... словно, человек с ноосферным сознанием. Отсюда несовместимость и антагонизм, делающий нашу дальнейшую совместную жизнь невозможной. Мы разведемся. Амба.

Я вытащил молоток из-под осколков; тут же, кстати говоря, и сковородку разыскал. Давай, давай, говорю, беги, разводись. Испугала!

И начался какой-то кошмар. Я как человек отходчивый утром встаю, готовлю завтрак и говорю вполне беззлобно: "Давай вставай, чисти челюсти". А она выскочила из-под одеяла как черт из табакерки, схватила с кровати мою пижаму и - раз ее на пол. Я обалдел. Я, между прочим, ее сам стираю. И орет еще своим хриплым голосом: "Не смей приближаться к моей кровати, я тебе сказала, что подам на развод!"