Сто и одна ночь

Я теряюсь в волне захлестнувших эмоций. Непроизвольно приподнимаю подол платья, но, когда мои пальцы касаются горячей влаги на белье, — я замираю. «Что я творю?!..», — проносится в голове. Только сомнение длится доли секунды: Граф наклоняет голову, чтобы наблюдать за нашими действиями, — и губами задевает чувствительную зону под мочкой уха. Я сдаюсь — сама себе. Одной рукой отодвигаю край мокрых трусиков, а другой — нахожу свою самую чувствительную точку.

Я ласкаю себя руками под трусиками, а Граф ласкает мою грудь. Наши обоюдные прикосновения, и то, что Граф видит все это, и его сбитое дыхание на моей шее, и доказательство его желания — твердость которого я чувствую спиной — все это приводит к быстрому, яркому, сильному оргазму. Если бы не руки Графа, подхватившие меня, наверное, я бы сползла на пол…

Кажется, в объятиях Графа я пробыла очень долго, потому что выплыла из сладкого полузабытья только, когда почувствовала, что, почти раздетая, начинаю замерзать.

Ощущаю резкий запах гари. Граф словно читает мои мысли.

— Это был наш десерт — шоколадные кексы, — и выключает плиту.

Натягиваю платье. Все еще не решаюсь смотреть Графу в глаза. Он кладет ладони мне на плечи — и все во мне напрягается. Граф чувствует это — убирает руки.

Выдыхаю — и поворачиваюсь к Графу лицом.

Не получается расшифровать его взгляд. Потерянный, печальный? Он убирает прядь моих волос за ухо.

— Могу предложить шоколад без кексов.

— Я пойду.

Граф замирает. Приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но не произносит ни звука.

— Пожалуйста, застегни молнию, — снова поворачиваюсь к нему спиной.

Жду.

Наконец, молния ползет вверх.

— Не уходи, — он целует оголенную шею.

Я не отвечаю.

Иду в коридор, одеваюсь, прихватываю с тумбочки перчатки.

Не оглядываюсь — вдруг Граф смотрит мне след.

Выскакиваю из теплой уютной клетки Графа в ледяной океан осенней улицы.

В этой бесчувственной ночи я кажусь себе маленькой девочкой — Красной Шапочкой в огромном лесу. Я не испытывала такой неуверенности, шаткости, смятения с тех пор, как была ребенком. Эмоции постоянно бурлили во мне, но я всегда могла их обуздать. А теперь я будто стала беспомощной. Сегодня, чтобы уйти от Графа, мне пришлось переступить через себя. Смогу ли сделать это в следующий раз? Захочу ли?

Граф — хищник. Игрок. Эти поцелуи в шею, эти «не уходи» — его будни. Наверняка, я интересна ему только потому, что еще способна уйти. Ну, и, конечно, из-за моей истории. Она — главная причина, почему мне нельзя сближаться с Графом. Когда я закончу ее, мы с Графом окажемся по разные стороны пропасти. И, дай Бог, чтобы в наших руках не было револьверов.

Смахиваю неожиданную слезу тыльной стороной запястья.

Да, история…

Я всегда должна помнить об этом.

— Эй, Шахерезада!

Я оборачиваюсь — и губы против моей воли расползаются в улыбке. Глупая, глупая женщина…

— Я провожу вас, раз вы решились прогуляться. Места здесь неспокойные, а сна у меня все равно ни в одном глазу. Чувствую себя крайне… — он усмехается, — воодушевленным. Возможно, на меня благотворно повлияет прогулка и ваша история.

— Твоя история.

Граф недоуменно приподнимает бровь.

— Ужин получился великолепным, так что теперь мы на «ты», — поясняю я.

— Точно! — Граф легонько ударяет себя ладонью по лбу.

Затем приподнимает руку, согнутую в локте, — предлагает мне взяться. Я с удовольствием принимаю его предложение. Хотелось бы испытывать поменьше радости от того, что он снова со мной, — но сегодня я уже устала с собой бороться.

— Итак, преступление… — начинаю я и набираю в легкие побольше прохладного кристального воздуха.

Я влюблена в осень.

И, кажется, я влюблена в Графа.

— В следующую пятницу кое-что изменилось.

Глеб, как обычно, привез Ксению в Большой город, но потом она попросила высадить ее на ближайшем перекрестке. Впервые за шесть пятниц Глеб вечером вернулся домой один. Машинально закрыл за собой входную дверь — и прислонился к ней спиной. Постоял, прислушиваясь к звукам в доме, — и, в то же время, не концентрируясь на них. Прошел в спальню в обуви, в куртке. Сел на матрас. Встал, подошел к окну…

Когда все так шатко, зыбко, любое изменение привычных вещей кажется катастрофой. Вечер пятницы — время, когда Ксения всегда была рядом. А теперь тишина квартиры казалась враждебной — будто плохое предзнаменование.

Глеб снял куртку, разулся, завалился на матрас с учебником по основам экономики. Вынырнул из цифр только тогда, когда раздался стук в дверь. Захлопнул книжку — и рванул в коридор. На ходу глянул на часы — девять вечера. Обычно в это время он уже отвозил Ксению домой.

Посмотрел в дверной глазок — и отступил. Взглянул еще раз.

Какая-то женщина — не Ксения — в плаще из черной лаковой кожи, с длинными каштановыми волосами, стояла перед дверью, опустив голову — и что-то завязывала на затылке.

Подумал — и открыл дверь.

Перед Глебом стояла незнакомка, половину ее лица скрывала черная ажурная маска. Волосы, сияющие даже в тусклом коридорном свете, волнами спадали на плечи, змеились до груди. В ушах поблескивали камешками длинные сережки-ниточки.