Сто имён одной воровки

— Война это вам не игрушки, детки. Когда вот эти их… как их там, снаряды их магицкие прям над головой рвутся да пули свистят… А нам ведь даже энтих аркебузов и не дали, мол, на всех не хватает. Вот так, с саблями да с жопами голыми, прости, дочка, на стены и лезли. В нас вот одним этим снарядом попали, так я-то выжил только оттого, что меня трупами да ногами оторванными засыпало. С тех пор у меня одно ухо и не слышит. А так почти все, с кем в вертвейлских казармах дурью маялись, все там и полегли. Я-то думаю, что меня Мальтерия уберегла, я ей всю войну только и молился. Мы с жинкой-то до того в церкву ходили, вроде как Длани верны были, да только, как нас в пекло отправили, я вот… А у нас в полку ведь капеллан был, всё нам лбы маслом этим вонючим мазал, да только, как пули засвистели, так едва ли не все Сигорду молиться стали аль Мальтерии. Правда, капеллан нас за то карами не стращал, по-ихнему-то, ежели кому из пятерых Богов молишься, то как бы и не совсем ересь получается, даже если их по имени зовёшь, а не Дланью Небесной. А ты-то, дочка, небось Алетине молишься?

— Ну… вроде того, — говорить дядюшке, что больше Алетины она молится Демитии, Мия не решилась.

— То и верно, она таких боёвых, как ты, всегда защитит. Но ты и Мальтерию не забывай. Я-то вот, как мы ту столицу взяли, так и перестал ей молиться, так она меня и наказала. Мы ж ещё два года в Каланте стояли, а как отпустили нас, я вот домой вернулся, а жинка-то моя… Пока я солдатскими сапогами грязь месил, она с нашим старостой спуталась, тот и погнал меня из села, мол, у них уже своя семья, а я им не нужен, да и у деток новый отец. С тех пор вот и странствую, оболтусов этих подобрал да и…

Голос старика стал неразборчивым, он бросил плошку на землю, достал из-за пояса плоскую флягу, открыл её и сделал большой глоток. Резкий запах не позволил усомниться в том, что внутри была огненная вода, ну или что ей подобное. Мия подтянула колени к груди, обняла их руками и замерла, всматриваясь в танцующие перед ней языки пламени. Какая-то странная, тянущая тоска оплела её сердце, легла на плечи тяжёлым, шитым из стальных пластин плащом. Отчего-то рассказ дядюшки Гейба произвёл на неё слишком уж гнетущее впечатление, хоть и особой чувствительностью она никогда не отличалась. Про ту войну она толком ничего и не знала, да и не интересовалась никогда. Каланта лежала слишком далеко от Портамера, на северо-западе Тарсии, да Мие о ней никогда особо и не рассказывали, правда, калантийскому вроде как учили — и, на удивление, Мия хорошо его знала, пусть и поводов говорить на нём у неё почти и не бывало, в отличии от того же серенгарского. Но она вообще была способной к языкам, ей это часто наставники говорили.

Пока она сидела, словно заворожённая пламенем костра, Вик снял с рогатины котёл и вместе с пустыми плошками сполоснул в ручье, убрал их вместе с остатками провизии в телегу, а потом сел поближе к Мие.

— А у тебя глаза красивые, — парень протянул руку и тронул тыльной стороной ладони её щёку, едва касаясь провёл вверх, к скуле, и запустил пальцы в волосы Мии, — тёмные, а на свету будто золотом светятся. Прям как мёд.

— Спасибо, — она хихикнула, млея от его ласки, ощущая себя невинной девицей, украдкой сбежавшей из дома на тайное свидание с возлюбленным. — Значит, Олли у вас акробат, дядюшка фокусы показывает, ну а ты что умеешь?

— Я-то? Да многое, — Вик лукаво улыбнулся и продолжил перебирать её кудри, иногда слегка касаясь уха или шеи, отчего каждый раз по телу пробегала волна сладкой дрожи, во взгляде его явственно читалось, что говорил он не только и не столько о фокусах или ещё каком актёрстве. — Показать?

На удивление, после её одобрительного кивка Вик не повалил Мию на одеяло, не начал целовать и не засунул руки под рубаху, а наоборот, поднялся и пошёл к телеге. Конечно, впереди у них была целая ночь, да и дядюшка Гейб всё ещё сидел рядом, пусть и в полузабытье после выпитого клевал носом, иногда бормоча что-то нечленораздельное, но Мие на секунду даже стало обидно.

Вик вернулся от телеги с длинной, позвякивавшей звеньями цепью, на концах которой темнели какие-то полусферы, и тремя палками вроде факелов, достал из костра горящую ветку и отошёл шагов на десять. Рубаху он уже успел скинуть и снова щеголял с голым торсом, с этими бугрящимися на руках, груди и спине мышцами, увитыми выступающими венами предплечьями, сверкающей в отсветах костра бронзовой кожей и дорожкой золотистых волос, убегающей по подтянутому животу под пояс штанов.